Бес лести предан - Элиот Лилит

– Как видите, вы ошиблись, – заметил император еще холоднее, но в серых глазах мелькнула гордость. – Мы не оставили попытки спасти город и были за это вознаграждены. Вот уже месяц как разлом не расширяется.

– Хорошо, если так. Еще лучше – если так и останется. Расскажете потом, как вам это удалось, а пока вернемся к моим скитаниям.

– Помнится, вы направлялись во Францию. Благополучно добрались?

– Насколько это возможно, больно там беспокойно. Но я хотел быть в гуще событий, и мое желание исполнилось. Я прибыл как раз вовремя, чтобы узнать, что Франция идет походом на Египет, да не под абы чьим предводительством, а…

– …генерала Бонапарта, – сумрачно закончил император. – Это я знаю.

– Не сомневаюсь, что вам известно и про захват Мальты, и про его сумасбродную идею перекрыть Англии воздух, кружным путем ударив по поставкам из Индии. Но, может быть, вам будет интересно узнать, что помимо солдат с ним отправилась делегация ученых. Восток, знаете ли, кладезь забытых знаний и древних тайн.

– Меня должно утешить то, что генерал Бонапарт не только гениальный полководец, но и человек культуры?

– Напротив, – Герман поморщился. – Если бы он только войной интересовался, мы могли бы спать спокойно. Но тогда это играло мне на руку. По причинам, которые скоро станут ясны, моя область изысканий представляла для Бонапарта особый интерес, так что я без труда получил место в его экспедиции.

– Каких таких причин? – император нахмурился. – Не тяните время, у меня его и так мало.

Герман не ответил – смотрел на Алексея. Сглотнув, тот выдавил:

– Он Темный. Как я.

Лицо императора окаменело.

– Ты знал все это время? И не сказал мне?

– Я не был уверен до последнего вечера. То есть до вечера, когда танцевал с мадам Шевалье, – под пронизывающим взглядом его величества Алексею захотелось забиться под одеяло. – Это было похоже на два красочных сна, слишком странных, чтобы быть правдой. Я даже не был уверен, кого вижу перед собой – его лицо все время скрывали тени.

– Это были не сны, – качнул головой Герман. – Это еще одна способность гершварцев – тянуться друг к другу или к Светлым даже через полмира. Ты искал меня и нашел ближайший якорь, за который смог уцепиться, – другого гершварца. Во сне оковы воли над разумом слабеют, и многие вещи выходят по наитию. Не сердитесь на него, ваше величество, я отлично понимаю, почему в увиденное было так сложно поверить. Я был там, но сам едва верил.

Ледяные глаза императора не потеплели.

– Что же оказалось таким невероятным, что поразило даже тебя? Ведь ты не первый раз встречаешь Темных.

– Не первый, да только ни Катте, ни Ангел Смерти, ни, уж извини, мальчик, Алексей – даже близко не то, что этот. Еще прежде, чем мы оставили позади берега Франции, стало ясно, что он другой. Вытворяет со своими силами такое, что я и не почитал возможным. Не знаю, как, не знаю, кто его учил, но он гершварц совершенно особого рода.

Алексей сам поразился своей досаде. Он много в чем уступал окружающим: в происхождении, в светских манерах, в умении нравиться, – но уж в своем проклятом даре привык считать себя неповторимым. Неужели и здесь жизни надо щелкнуть его по носу?

Император нахмурился.

– Разве не все Темные одинаковы?

– А разве одинаковы Светлые? Важно, каким по счету вы родились, сколько тренировались, как далеко вы от престола, а на престоле – сколько людей называют себя вашими подданными. В конце концов как ярко вы позволяете себе гореть, как быстро готовы сгореть. Я думаю, и у каждого гершварца свой предел того, как глубоко они готовы впустить в себя тьму, и своя черта, за которой сила воли уступает безумию.

В спальне повисло тяжелое молчание. Потом император повернулся к Алексею:

– Расскажи мне свои сны. Что ты видел?

Сделав глубокий вдох, тот принялся пересказывать первый сон – так подробно, как помнил. Герман кивал, а когда Алексей замолчал, буркнул:

– Так он и прятал нас от погони адмирала Нельсона – бесчисленными ордами демонов. Я и не знал, что кому-то под силу контролировать столько разом. Но это работало только ночью, с восходом солнца демоны исчезали, хоть этот закон природы он не попрал.

Император помрачнел еще больше.

– Так значит, наплыв бесов на Мальте, якобы вызванный народным восстанием, тоже его рук дело.

– Его. Но эту историю вы и так знаете. А вот когда мы добрались до Египта, произошло кое-что, в чем я сильно раскаиваюсь. Сам Египет оправдал мои ожидания, и я мог бы жизнь потратить, изучая его секреты. Кажется, стены древних пирамид готовы предложить ключ к разгадке любой тайны, было бы терпение. Теперь я понимаю, что должен был действовать осторожнее, но открывавшееся вскружило мне голову. Я безраздельно отдался поискам и расшифровке своих находок вместо того, чтобы всеми силами удерживать Бонапарта от этих знаний.

– В этом ты раскаиваешься? Что дал ему узнать слишком многое?

– Нет. Я жалею, что не убил его, пока мог.

Алексея пробил озноб. Он впервые слышал, чтобы Герман говорил о чьем-то убийстве, да еще так хладнокровно. Император тоже посмотрел с нескрываемым удивлением.

– Я тебя не узнаю, Герман. Сначала требуешь, чтобы я шел войной на Францию, теперь это… Что сталось с твоим «я ни во что не вмешиваюсь»?

– Я ни во что не вмешивался, пока имел такую привилегию. Но в какой-то момент бездействие превращается в соучастие. Я оказал бы миру огромную услугу, избавившись от этого человека, но да что теперь говорить, – Герман махнул рукой и вернулся к рассказу. – Бонапарт проявлял живой интерес к моим исследованиям – в этом он от других гершварцев не отличается: все хотят знать, кто они и на что способны. Поначалу нас ждали лишь намеки да невнятные рисунки, но в одной из пирамид мы нашли тайную погребальную комнату, открыть которую мог только гершварц.

– Я это видел, – подал голос Алексей. – Во втором сне.

– Да, и на второй раз он, должно быть, тебя почувствовал и сумел вытолкнуть прочь. Но ты разглядел ее, верно? Комнату, в которой остановилось время?

– Разве это возможно? – если бы не бу́хающая боль в висках, Алексей бы потряс головой. – Никто не может остановить время.

Герман тяжело вздохнул.

– Будь ты там взаправду, то не задавался бы вопросами о том, что возможно, а что нет. Ступив в эти коридоры, будто переносишься в другой