Литания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

– Будем время тянуть, он к тому времени, как Аквила туда доберется, намного дальше успеет уйти.

– А что, если…

– Отойди. Бросится на тебя, тебе конец.

Ухватившись свободной рукой за султанчик из алых перьев, Мускус сорвал с головы орлицы клобучок.

– Лети, орля!

На сей раз дело обошлось без колебаний. Расправив громадные крылья, орлица взвилась ввысь со свистом, достойным смерча, на миг испугавшим даже Мускуса. Напрягая все силы, могучая птица достигла крыши, и пару секунд спустя, подхваченная токами воздуха, обернулась гагатово-черным геральдическим орлом на фоне слепящей лазури озаренного солнцем простора небес.

– Может, она кроликом налопалась досыта?

– Этим крольчонышем? – рассмеявшись, возразил Мускус. – Это ж был самый маленький из всех, что у нас имеются. Только сил ей прибавит.

Тут он во второй раз со времени их знакомства взял Кровь за руку.

– Думаешь, она его видит? – как можно спокойнее, охваченный дикой радостью, но делая вид, будто ничего особенного не произошло, полюбопытствовал Кровь.

– Еще как, лохмать его, видит. Она все видит, но если прямо к нему направится, спугнуть может. Сейчас подымется выше и сверху, со стороны солнца, зайдет, – объяснил Мускус и, сам того не сознавая, поднялся на цыпочки, чтоб оказаться хоть на три пальца, но ближе к своей любимице. – Сшибет, как гуся. Как жирного гуся, вот увидишь. Они свое дело знают с рождения. Гляди.

Бледное, миловидное лицо его исказила улыбка, дьявольские глаза заблестели подобно черному льду.

– Гляди, гляди, олух старый, лохмать твою…

Заметив орлицу далеко внизу, на севере, Илар прибавил скорости. Безусловно, фронт, отмеченный линией титанических облаков, представлял немалый интерес, возможно, многое значил, но пролегал в двух сотнях лиг от него, если не более, и вполне мог не достичь этих иссохших, раскаленных земель вовсе. Индекс… здесь – сто пятнадцать, по большей части протяженности солнца – сто девять, а с сезонной поправкой…

«Здесь – сто восемнадцать», – мысленно сверившись с календарем, подсчитал он.

Об орлице он уже позабыл.

Невысокий по любым меркам, тонкий, словно подкосины его же собственных крыльев, зрением он обладал зорче среднего, а среди большинства знакомых считался типичным интровертом, причем довольно-таки бесчувственным. Разговаривал он нечасто, а если и подавал голос, то заводил разговор исключительно о воздушных массах и господствующих ветрах, об ориентирах дневных и ориентирах ночных, об именованных областях солнца, не признаваемых (а если и признаваемых, то неохотно) в научных кругах, и, разумеется, о крыльях, о летных костюмах, о пилотажно-навигационных приборах и двигательных блоках… впрочем, таковы разговоры абсолютно всех летунов. Весьма близкому к идеалу как физически, так и умственно, ему позволили взять трех жен. Правда, вторая оставила Илара, прожив с ним менее года, зато первая родила ему трех гибких, ловких, легких костьми дочерей, а третья – пять, жизнерадостных, подвижных, словно сверчки, и среди них его любимицу, младшую, крохотную, со смешинкой в глазах, Дрёлинь.

– Так и вижу у нее за спиною крылья, – порой говорил Илар ее матери, и ее мать, пусть ничего подобного не видящая, охотно с ним соглашалась.

Летал он вот уже восемнадцать лет.

Увеличение скорости стоило ему высоты. Прибавив тягу, Илар устремился вверх, однако температура воздуха мало-помалу падала, отчего дневной воздушный поток над огромным озером также стремился книзу. Когда он достигнет далекого грозового фронта, ему потребуется вся высота, какую удастся набрать, до последнего кубита…

Орлицы он не замечал, пока та не устремилась на него сверху, почти отвесно пикируя вниз. Чудовищная тяга исполинских крыльев несла птицу к далекой земле куда быстрее любого падающего камня, однако в последнюю долю секунды она сложила крылья, извернулась в воздухе и ударила Илара когтями.

Казалось, Илар угодил под кулаки великана в латных перчатках. Скорее всего, двойной удар ненадолго оглушил его. Разумеется, бешеное вращение земли и неба перед глазами ничуть его не дезориентировало: что левое крыло цело и невредимо, а вот правое – нет и ДБ не реагирует на управление, Илар понял сразу. Еще он подозревал, что у него сломано с полдюжины ребер и, возможно, спинной хребет, но все это не стоило внимания. С непревзойденным мастерством (то-то сотоварищи поразевали бы рты, стань они тому свидетелями) Илар превратил очередной кувырок в управляемое пике, избавился от ДБ с навигационным оборудованием и, прежде чем рухнуть в воду, успел сбавить скорость снижения до половины от изначальной.

– Ты видел?! Вот это всплеск! – Поднявшись со скамьи голомероса, Синель приложила ко лбу ладонь, защищая глаза от слепящих солнечных бликов, отраженных озерной гладью. – Похоже, в озере обитает какая-то рыба чудовищной величины. Просто громадная. Помнится, я… не бывала здесь с самого детства… да, кажется, так и есть. Кажется, не бывала.

Кивнув, Шелк высунулся из-под полога и взглянул на солнце. Нисколько не заслоняемое пеленой туч, движущихся с востока на запад, золотое сияние, перечеркнувшее небо, являло собою (о чем ему снова пришлось напомнить себе самому) зримый символ Златой Стези, стези моральной чистоты и надлежащей веры, стези, ведущей Человека к богам… Не сбился ли с нее Шелк? Желания принести в жертву Журавля он в себе вовсе не чувствовал, хотя сие предложила сама богиня.

Нет, не того, разумеется, не того ждут боги от помазанного авгура!

– Р-рыбьи головы? – напомнил Орев, потянув Шелка за волосы.

– Да, да. Будут тебе рыбьи головы. Торжественно обещаю, – заверил Шелк птицу.

Ночью ему предстоит помочь Чистику с ограблением комиссара, указанного Синелью. Комиссары богаты и деспотичны, жиреют на бедняцкой крови и поте, и этот, вне всяких сомнений, отнюдь не разорится, пожертвовав несколькими драгоценными безделушками да столовым серебром ради благого дела… однако разбой грешен, неправеден в самой своей основе, пусть даже творится во славу великого бога!

Да, нынче мольпица… мольпица, однако, пряча четки в карман, Шелк забормотал последнюю молитву Сфинге. Кто, как не Сфинга, сумеет его понять? Сфинга ведь полульвица, а львам поневоле приходится губить ни в чем не повинных тварей, иначе им не прокормиться – такова уж непреклонная воля Паса, даровавшего надлежащую пищу всякой твари, за исключением Человека. Завершив молитву, Шелк слегка, еле заметно склонил голову перед свирепым и в то же время исполненным доброты ликом на рукояти одолженной Кровью трости.

– А в эти места мы, патера, обычно бегали жеруху рвать, – сообщила Синель. – Вон туда, дальше по берегу. Из дому выходили до ростени – и вперед. Даже не знаю, сколько раз мне озером при первых лучах солнца довелось любоваться. Если его не видно, так и знай: идти еще далеко… С собой мы набирали бумаги – любой бумаги, какую найдем, смачивали ее как следует, заворачивали нарванную жеруху и скорей в город – продать, пока не завяла. Успеет пожухнуть, только ее целый день и ешь. До сих пор жеруху в рот взять