Литания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

вынимая из кармана четки. – То есть – нет, нет, неверно. Неверно и в отношении меня, и в отношении должности кальда. Во-первых, я не политик, и ни один из стимулов, какой ты сумеешь назвать, не побудит меня сделаться таковым. Ну а что касается кальдства, сей институт стал не более чем расхожим суеверием, историческим курьезом чистой воды. Да, моя мать знала последнего кальда, однако он умер вскоре после моего рождения.

– А я его помню… кажется?

– Если я хоть вполовину верно понял тебя, о Пригожая Киприда, – с тоской, не глядя на собеседницу, заговорил Шелк, – помнить его ты не можешь никак: Синель ведь четырьмя годами младше меня.

– Выходит, я… выходит, на ум мне пришел кто-то другой. Тебе не тревожно? Шелк… Шелк? Путешествовать с такой, как я?.. Всем этим людям известно, кто ты.

– Надеюсь, да, о Великая Богиня, а еще надеюсь, что они совершенно во мне разочарованы, видя, как я, не бесчестя священного призвания, спасаю собственную жизнь.

Повозка подпрыгнула на ухабе так, что Шелк рухнул на женщину, сидевшую справа, и та немедля рассыпалась в извинениях. В свой черед попросив у нее прощения, Шелк начал молитву пустотелого креста:

– О Пас Всевеликий, творец и создатель круговорота, верховный владыка, хранитель Златой Стези…

Златая Стезя… стезя от края до края неба, духовный эквивалент солнца… Путь, к коему поднимаются жертвы, дабы, следуя им, попадать в Майнфрейм, к восточному полюсу, туда, где берут начало и Стезя, и солнце. Тем же славным путем следуют и умершие, не отягощенные злом, а согласно Хресмологическому Писанию, духи некоторых святых теодидактов порой покидали лепную глину осязаемых тел, дабы, примкнув к толпам мычащего, блеющего скота вперемежку с кающимися усопшими, на время отправиться в Майнфрейм, посоветоваться с богом, удостоившим их просветления…

А ведь он, Шелк, теперь тоже теодидакт, удостоившийся просветления от Иносущего!

К этому времени он успел покончить не только с пустотелым крестом, но и с четырьмя (сосчитал на ощупь) бусинами. Продолжая бормотать предписанные молитвы и добавляя к каждой имя Иносущего, он велел себе, покинув тело и оживленную улицу, слиться с нескончаемым потоком путников, спешащих Златой Стезей.

Казалось, на миг ему сие удалось, хотя увидел он перед собою вовсе не золотую стезю солнца, но студеную черную бездну за гранью круговорота, испятнанную мерцающими там и сям искорками.

– Кстати, о надписях на стенах, Шелк… Шелк? Взгляни-ка. Открой глаза.

Так Шелк и сделал. Послушно открыв глаза, он тут же увидел на стене дома плакат, скверно, однако броско отпечатанный красным и черным, настолько свежий, что еще никто не успел разорвать его либо нацарапать поверх написанного что-нибудь непристойное (то есть, скорее всего, вывешенный в этом квартале менее часа назад).

КРЕПКИХ И СИЛЬНЫХ МОЛОДЫХ ЛЮДЕЙ

С НЕТЕРПЕНИЕМ ЖДУТ

В НОВОЙ СВОДНОЙ БРИГАДЕ РЕЗЕРВА!

ХОЧЕШЬ СТАТЬ СТРАЖНИКОМ?

СЛУЖБА В БРИГАДЕ РЕЗЕРВА – ЭТО:

• УЧЕНИЯ ДВАЖДЫ В НЕДЕЛЮ!

• ЖАЛОВАНЬЕ!

• МУНДИР!

• ПЕРВООЧЕРЕДНОЙ ПЕРЕВОД В РЕГУЛЯРНЫЕ ЧАСТИ!

• ОБРАЩАТЬСЯ В ШТАБ-КВАРТИРУ ТРЕТЬЕЙ БРИГАДЫ ГОРОДСКОЙ СТРАЖИ, К КОМАНДУЮЩЕМУ, ПОЛКОВНИКУ ООЗИКУ

– А тебе не кажется, что змей его вымотал чересчур?

Этот вопрос Кровь задавал уже не впервые, и Мускусу здорово надоело отвечать «нет».

– Я же говорил: Аквила – орлица, – на сей раз ответил он.

Громадная птица в клобучке, восседавшая на его запястье, захлопала крыльями – возможно, услышав свое имя, а может, узнав голос Мускуса, а может, в силу обычного совпадения, однако Мускус дождался, пока она не успокоится, и лишь после этого завершил мысль:

– Орлы не вырастают такими крупными. Слушай ты, Мольпы ради, хоть иногда, что тебе говорят.

– Ну ладно, ладно. Кстати, может, птица помельче и взлететь бы сумела выше?

– Аквила справится. Чем они больше, тем выше летают. Ты хоть раз в жизни видел воробья, поднявшегося выше твоей лысины? – проворчал Мускус. На краснолицего толстяка, к которому обращался, он даже не взглянул: смотрел он лишь на орлицу да в небо. – Я по-прежнему думаю, что к делу надо лягв подключить.

– Чтоб лягвы вернулись с добычей и через неделю сами то же проделали?

– Летают они высоко. Считай, под самым солнцем. Сбитый, он где угодно может упасть.

– У нас три пневмоглиссера, по три человека в каждом. И еще пятеро на миниболидах.

Свободной рукой Мускус поднял к глазам бинокль. Конечно, он понимал, что в небе никого нет, однако снова обвел пристальным взглядом безоблачные просторы над головой.

– На солнце эту штуковину не направляй. Ослепнешь еще, чего доброго.

Об этом Кровь тоже говорил далеко не впервые.

– Упасть он может в любом уголке круговорота. В любом. Ты сам слышал, где рухнул змей, а он ведь, лохмать его, летал на привязи. Подумай уже головой, Мольпы ради. Привык по дорогам ездить, вот тебе и кажется, что ему падать больше некуда, кроме как рядом с дорогой.

По меркам Мускуса эта речь могла считаться необычайно пространной.

– Вот поохотился б ты пару раз с моими соколами, сразу бы понял, что как. Круговорот – это, лохмать его, сплошь бездорожье. Двадцать, тридцать, пятьдесят стадиев – и ни единой дороги, лохмать ее…

– Вот и славно, – подытожил Кровь. – Я-то боюсь, как бы какой из крестьян не увидел да лягвам не напищал.

С этим он умолк, ожидая, что скажет Мускус, но, не дождавшись ответа, добавил:

– И к самому солнцу подняться они на самом деле не могут. Солнце – оно куда жарче любого огня. Сгорели бы насмерть.

– А может, они вообще не горят, – возразил Мускус, опуская бинокль. – Может, они даже вовсе не люди.

– Люди, люди. Такие же точно, как мы.

– Тогда у них, может, и иглострелы есть.

– Нет, нету, – заверил его Кровь. – Не потащат они наверх того, что могут на себя не навьючивать.

– Ай, молодец, лохмать твою. Все знаешь. Даже об этом, лохмать твою, их расспросить не забыл.

Стоило Мускусу вновь поднести бинокль к глазам, Аквила, едва слышно звякнув бубенчиками, слегка сдвинула в сторону огромный коготь.

– Есть! Вон он! – воскликнул Кровь, хотя никакой надобности в том не имелось. – Пустишь ее?

– Не знаю даже, – сознался Мускус. – Далековато, зар-раза…

Кровь тоже направил на летуна бинокль.

– Приближается… к нам идет!

– Знаю. Потому и гляжу за ним.

– Высоко забрался.

– Видали и выше…

Как ни старался Мускус выдерживать утомленный, язвительный тон, усвоенный с детства, выходило не очень: внезапный, как лихорадка, долгожданный, словно весна, азарт охоты накрыл его с головой.

– Я же рассказывал про их огромную пушку. Ну, соорудили, и что? Палили по ним месяц кряду, но снаряды-то летят не по прямой, вот и не добивают.

Мускус уронил бинокль на грудь. Теперь, на фоне серебристого зеркала, озера Лимны, вздымающегося в небо по ту сторону от города, летун был виден яснее ясного.

– Подожди. Подпусти