Опасные видения - Коллектив авторов

она ушам своим не поверила. Обещала перезвонить. Позвонила в Страудсбург, спросила Джо, и Джо пришел в не меньший же ужас. Оказывается, в ту субботу он приехал домой так поздно, что успел только второпях переодеться и умчать на автобус. Он думал, что рукопись отправила Сельма, а она думала, что он. Так где же она?

Я сел в машину и поехал к ним, и Сельма пребывала, выразимся фигурально, в Состоянии. Благо, успокаивая ее, я отвлекся от того, чтобы впасть в него самому. Должно быть, нас озарило обоих одновременно, потому что мы едва ли не стукнулись лбами, когда бросились заглянуть в их машину – и пожалуйста, вот и они, чертовы конверты, наспех облепленные красными и белыми наклейками: соскользнули под правое переднее сиденье. Могу даже в точности восстановить их траекторию. Джо – человек крупный и долгоногий, а Сельма – кроха, и в ту субботу, когда он выбежал с ними от меня и бросил на сиденье рядом, они соскользнули назад. А потом, подвезя его к автобусу, Сельма передвинула сиденье вперед – и так они вовсе скрылись из глаз. Короче говоря, я уговорил ее обещать, что она не наложит на себя руки до нашего следующего разговора (может, мы еще сделаем это вместе), и поспешил обратно в Вудсток, где еще успевал до отправки почты.

Все это правда, слишком невероятная для любого художественного вымысла, – и отнюдь не то, о чем ты просил написать. У меня уже вылетело из головы, о чем ты просил, но вроде бы об автобиографии (ах да, припоминаю, как я тебе еще сказал, что у меня сама мысль об автобиографии вызывает амнезию) и о паре слов о создании рассказа. Ну что ж, попробую и то и другое – см. ниже.

Так или иначе, Харлан, понравился тебе рассказ или нет, а я рад, что ты меня попросил, и рад, что я его написал. Теперь у меня во множестве отношений тронулся лед. Я вернулся к своему рассказу для Playboy, наконец-то начну забрасывать их текстами регулярно. Я перечитал эту рукопись дважды и в первый раз решил, что она отвратительна, а во второй – что чудесна. Я впервые поэкспериментировал с такой структурой; обычно у меня один «фокальный» персонаж, который думает, чувствует и вспоминает, – это с ним отождествляется читатель, а все остальные показывают гнев, или говорят в печали, или ничего не помнят, пока не напомнит герой. Но здесь я (более-менее) оставался в разуме второстепенных персонажей и наблюдал за протагонистом их глазами. Да еще этот приемчик с перебивками курсивом, который я отточу, усовершенствую и применю вновь… К чему я все это: это ты вернул мне в руки инструменты – и они легли как влитые. За это спасибо. Даже если тебе не понравится. Тогда верну тебе аванс. Я снова работаю и поэтому могу это обещать.

«Что случилось с Огюстом Кляро?»

Предисловие

Мне нечего сказать о Ларри Эйзенберге. Только что его нужно упечь куда подальше. Мне нечего сказать о вещи, что следует ниже, – только что за ее публикацию нужно упечь куда подальше меня. И если при чтении вас проймет так же, как меня, то нужно упечь и вас, потому что это какая-то бессмысленная ерунда – и мне все равно, что я пытался завернуть текст семнадцать раз, и все равно, что у Ларри Эшмида из Doubleday была та же реакция, но он одобрил покупку, – ведь все знают, что Эшмида надо было упечь уже годы назад!

О себе Эйзенберг говорит следующее: «Я публикуюсь с 1958-го: сначала – юмор, потом – научная фантастика, потом – юмористическая фантастика. Мой рассказ „Кашевая диета доктора Белзова: руководство для полных“ (Dr. Belzov’s Kasha Oil Diet: a guide for the fat) выходил в Harper’s. „Эффект Пирокина“ (The Pirokin Effect, где я доказываю, что на Марсе есть евреи) вошел в десятый ежегодник Джудит Меррил „Лучшая фантастика года“. В июле 1966-го в Англии вышли „Лимерики для туалета“ (Limericks for the Loo) – сборник оригинальных непристойных лимериков (в соавторстве с Джорджем Гордоном). „Игры, в которые не должны играть люди“ (Games People Shouldn’t Play; с тем же соавтором) вышли в Америке в ноябре 1966-го. Чтобы прокормить жену и двоих детей, я занимаюсь исследованиями в биомедицинской электронике».

Так я ему и поверил! А тех, кто спрашивает, как эта дрянь попала в сборник «опасных видений», позвольте заверить: все, кто ее прочитал, верят, что ее нужно признать самой опасной штукой со времен Тифозной Мэри. Вы его пока держите – а я вызову копов.

Что случилось с Огюстом Кляро?

Ларри Эйзенберг

(Кто из нас не гадал о местонахождении судьи Крейтера?[135] В Париже не меньшую шумиху вызвало исчезновение Огюста Кляро.)

Когда меня в скорейшем порядке вызывали в неразбериху кабинета Эмиля Бека, зверского редактора L’Expresse, я печенкой знал, что меня ждет задание неимоверной важности. Когда я вошел, Бек с его зеленоватым козырьком, сдвинутым на лоб, будто клюв, смерил меня взглядом.

Мы посидели, не говоря ни слова, поскольку Бек верит в телепатию. Все, что я уловил немного погодя, – это волны ненависти и приличный счет на расходы, и тут я все разом понял. Речь о l’affaire Clarot[136]. Я вскочил с криком: «Я не подведу тебя, Эмиль!» – и вылетел из кабинета, натыкаясь на стены, ослепленный слезами.

Задание было интригующим, и с трудом верилось, что выпало оно мне. Пятнадцать лет назад весь Париж встал на уши из-за исчезновения Огюста Кляро, нобелевского лауреата по химии. Даже моя матушка – та еще эгоистичная буржуа, украдкой выжимающая на рынке помидоры, чтобы снизить их цену, – заявляла мне, что земля не могла попросту взять да проглотить столь выдающегося ученого.

Повинуясь своей интуиции, я навестил его супругу, мадам Эрнестину Кляро – внушительную женщину с черными усами и выдающимся бюстом. Она приняла меня со всеми приличиями, чаем с ромашкой и портретом супруга с черной креповой лентой. Я пытался ее разговорить, упомянув о слухах, что-де Кляро бежал в Буэнос-Айрес с poulet[137] с Монмартра. Хоть на ее глаза и навернулись слезы от столь вопиющего оскорбления, мадам Эрнестина твердо отстаивала честь мужа. Я покраснел до кончиков волос, принес тысячу извинений и даже предложил биться на дуэли с кем угодно по ее выбору, но она не стала избавлять меня