Фарфор Ее Величества - Максим Андреевич Далин

с такой смесью ненависти, ревности, отвращения и бессильной злобы, что в кабинете стало жарко. Но убить лича одной лишь волной направленной ярости, как простеца, — да ещё такого жука, как Индар, — сил у Нагберта не было.

Сейчас не было или в принципе не было — я не мог понять.

Но чувствовал, что сейчас он не может, хоть страстно хочет.

— Я решил, — сказал Рэдерик. — Значит, вы и будете. Значит, вы на побережье точно не уедете!

С таким победоносным и решительным видом сказал, что слушать было умилительно. Нашим. Не наши явно не умилялись.

— А все мои заслуги перед вами вы забыли, Рэдерик? — с горечью и театральной тоской в голосе продекламировал Нагберт. — Разве я мало для вас сделал?

— А почему цыпаляля подохла? — спросил Рэдерик. — Мессир Клай же в неё не стрелял.

Нагберт судорожно вздохнул. Втянул в себя раздражение.

— Она питалась через зеркала, — буркнул он. — А ваш мессир Клай перекрыл пути. Ей стало просто не проникнуть на Зыбкие Дороги… ей стало очень худо, когда на путях появился… этот. И она вскоре умерла, бедняжка. Моя лучшая находка… Вы ещё молоды, Рэдерик, вам не понять, что такое научный поиск! Ведь все, все авторитеты древности доказывали, что демон во плоти не может выйти в нашу реальность! А я вот разработал метод… Ай, всё пропало! — и безнадёжно махнул рукой.

— Она не через зеркала, — фыркнул Рэдерик. — Вы её кормили людьми! И собаками!

Нагберт даже не удивился.

— Физической пищи ей было мало, — сказал он почти спокойно. — Ей требовались эманации адского пламени.

— А почему вы не давали ей говядину? — спросил Рэдерик.

Нагберт вдруг ухмыльнулся мечтательно и жутко.

— Я перепробовал многое, ваше высочество, — сказал он странным тоном. С какими-то даже сладострастными нотками. — Дал ей выбрать себе пищу. Она выбрала людей и собак. Видимо, это как-то связано со свойствами их душ.

Рэдерик слушал, обнимая щенка, и щурился. Удивительно, каким жёстким иногда становилось его сладенькое личико… почти жестоким.

— Хорошо, что она подохла, — сказал он. — Я надеюсь, у вас больше не получится приручить демона. Вы уедете?

— Вы вообще не желаете меня видеть? — поразился Нагберт, но слишком эффектно, чтобы это удивление смотрелось искренним.

— Мессиры из моего Совета не очень хотят с вами работать, — сказал Рэдерик заледеневшим голосом. — Они простецы, а вы простецов не любите и хотите, чтобы они были как рабы. А они аристократы. И профессионалы.

— Маршал, что ли? — Нагберт сморщил нос.

— И маршал, — сказал Рэдерик. — И другие мессиры. У меня есть ещё друзья.

Не хочет говорить про Уэрна, подумал я. Боится подставить банкиров. Разумно.

— Вы ещё ребёнок, — сказал Нагберт. — Вам пока не оценить все возможные последствия.

— Ну и что, — бросил Рэдерик. — Я и не буду все. Я буду сколько могу. И вот их я тоже видеть не хочу, — и показал на Соули и Люнгеру, обалдевших от происходящего. — Я вообще не понимаю, что все эти тут делают. Разве хоть кто-нибудь вам говорил, что ждёт мессира Соули?

— Но я… — заикнулась Люнгера.

— А разве вы с мессиром Нагбертом не поедете? — удивился Рэдерик. — Вы же всюду за ним ходите. Или вам уже не интересно?

В глазах Люнгеры вспыхнуло неожиданное понимание. И она вопросительно взглянула на Нагберта. Почти заискивающе.

Нагберт вздохнул.

— Я всем готов помочь, — сказал он тоном героя драмы. — Я всё готов бросить: науку, дела… лишь бы помочь ближнему. Я всем пожертвовал, чтобы помочь принцу Рэдерику… вот, получил награду… теперь я готов помочь вам, Люнгера, и позаботиться о ваших детях. Интересно, чем вы мне отплатите за заботу…

— Ах, мессир! — выдохнула Люнгера. — В моей преданности вы можете не сомневаться!

Не доверил бы я ему заботу о своих детях, подумал я. Я бы его на десять миль к детям не подпускал. Тем более что Люнгера — простачка…

— Вы уезжаете? — спросил Нагберта Соули.

— Мы все уезжаем, дубина! — рявкнул Нагберт. — Немедленно! Что ещё мне остаётся! Нищему старику и вдовцу с разбитым сердцем! Ваши милые друзья ведь убили мою жену и дочь, Рэдерик! Не считая лаборантов, ассистента, камергера, слуг… Спалили дотла родовое гнездо вместе с людьми! — и зажмурился, пытаясь взять себя в руки. Тоже не железный, понятно.

— Это не они, — сказал Рэдерик.

Похоже, подумал я, во сне он не только обнимал змея за носик.

— Неважно, — кривясь, процедил Нагберт. — Это из-за них.

— А ты что ж, маленький, не поблагодаришь принца? — удивился Индар.

Нагберт уставился на него так, будто впервые увидел.

— За что, бездна и пламя адово⁈ За что благодарить⁈

— За то, что уходишь живым, — сказал Индар. — Его высочеству известно, зачем ты накачивал калеку Даром. И о твоих планах мы все знаем в общих чертах. Костёр по вам плачет, Нагберт. По всей вашей компании.

Нагберт перекосился лицом.

— Хм… Смешно… И кто ж, интересно, посмеет хоть заикнуться о костре, шут ты убогий?

— Я, — сказал Индар. — Тебе Дар никогда благословлённым серебром не запечатывали, а, маленький?

Нагберт сглотнул. Он был далеко не в лучшей форме. Но тут прорезался Соули.

— Ты, кадавр! — брякнул он. — Не тебе соваться к мессиру, ты уже сдох!

Из его дурной башки ещё не выветрился «лотос», не сомневаюсь, иначе ему не пришло бы в голову швыряться смертельными ударами в закрытой комнате, где повсюду защитные розы. Но он ещё был в тумане и яростно нас всех ненавидел — и швырнул наотмашь, не заостряя Дар в клинок, веером.

А у нас с Индаром сработали инстинкты, не разум. Мы даже не врезали в ответ, мы просто прикрыли собой живых — Барна и принца, ага.

Мы вдвоём отразили удар щитами, простыми до смешного — первым, что пришло в голову. Да и хватило. И от подвернувшегося Аклера удар срикошетил со звоном: он-то таскал защитку по старой памяти, и правильно делал.

Я даже не ощущал, а видел, почти глазами видел, как рикошет, три раскалённых лезвия отражённого Дара, пропорол Соули насквозь, отразился от разрисованной розами стены за ним и добил в спину.

Соули даже сообразить не успел, что его убило. Тело просто осело на пол, а дух — остался стоять, и на лице у него так и застыла глумливая гримаса.

Не знаю, увидели ли наши простецы то, что произошло дальше, но мы — увидели. Поняли, где у местных чернокнижников тут сток, куда они сливали всякую дрянь, остававшуюся после обрядов. Два таких своеобразных выхода вниз, за стеллажи — и наружу. Не прикрытые защитой.

Вот оттуда и вытянулись языки черноты. Призрак Соули не успел даже обернуться,