Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

жутко, и я весь год передвигалась выше по рукам и не могла остановиться, что, если подумать, меня саму пугало. Хорошо, что я там оказалась; это было безумие – так что, может, они все-таки были правы.

Дриньон просто смотрит на нее. Невозможно сказать, польет в итоге или циклон пройдет мимо. Освещение снаружи – приблизительно цвета перегорающей лампочки. Внутри слишком шумно, чтобы расслышать, есть ли гром. Иногда перед грозой кондиционер словно дует холоднее или сильнее, но сейчас происходит что-то другое.

– Ты хоть говори что-нибудь, будто это настоящий разговор, показывай, что тебе хотя бы интересно, – говорит Мередит Рэнд. – Иначе человеку покажется, что он просто треплется в пустоту, а ты сидишь и думаешь бог знаешь что.

– Но ведь порезы на лице слишком экстернализировали бы ситуацию, – говорит Дриньон.

– Уже лучше. Плюс я не хотела резать лицо. Как он мне показал, я думала, все, что у меня на самом деле есть, – это поверхностное лицо. Лицо да тело – что я, мол, вертихвостка. Я считалась вертихвосткой в Центральной католической. Это старшая школа. Так нас там называли – вертихвостки. Большинство из них к тому же были чирлидершами.

– Значит, тебя растили католичкой, – говорит Дриньон.

Рэнд качает головой, постукивая по сигарете.

– Это тут не при чем. Я не такие регулярные вставки имела в виду.

– …

– Тут при чем то, что ты говорил о красоте и одиночестве. Ну или мы говорили, хотя это, наверное, не так просто понять, раз, предположительно, в старшей школе красота – женский билет к популярности, вход в любую компанию и все такое прочее, а это считается противоположностью одиночества. – Иногда она пользуется прямыми вопросами как поводом, чтобы встретить его взгляд. – Тебе не было одиноко в старшей школе?

– Не очень.

– Ну да. А, ну понятно. Плюс красота – это тоже сила. Люди обращают на тебя внимание. Она может быть очень соблазнительной.

– Да.

Только пристально оглядываясь назад, Мередит Рэнд задумается о странной напряженности разговора со вспомогательным инспектором. Обычно очень внимательная к окружению и тому, чем заняты люди вокруг, она позже осознала, что крупные отрезки тет-а-тета в «Мейбейере» проходили словно вне всякого контекста. Что в тех отрезках напряженного взаимодействия она не замечала назойливую музыку игрового автомата или отдачу избыточного баса в грудной кости, назойливое клокотание и звон пинбола и гоночного игрового автомата, бейсбол по телевизору над стойкой, обычно отвлекающий рев окружающих разговоров, откуда иногда всплывали, требуя внимания, слышимые отрывки, а потом снова сливались с фоновым отвлекающим шумом сливающихся голосов, заглушающих звуки зала. Она могла объяснить это Бет Рэт, только сравнив с тем, что вокруг их стола словно образовался какой-то звукоизолированный контейнер и иногда через него не проникало почти ничего. Хотя не то чтобы она просто сидела и таращилась на этого вспомогательного человека; это не какой-то гипноз. Еще она не замечала, сколько времени прошло или проходит, что для Мередит Рэнд очень нетипично [189]. Лучшая ее теория – что это Мистер Икс обращал на ее слова настолько пристальное и напряженное внимание, при этом никак не связанное с флиртом или чем угодно романтическим; совсем другая напряженность, – хотя правда и то, что за тем столом в «Мейбейере» Мередит Рэнд чувствовала абсолютно нулевое романтическое или сексуальное влечение к Шейну Дриньону. Это было что-то совсем другое.

– Это он мне все рассказал. Расписал. Ночью, после ужина, когда кончались все собрания и осмотры, и врачи в своих дорогих пиджаках разъезжались по домам, и оставалась только одна медсестра за стойкой с лекарствами да он. У него был белый халат, свитер, такие пластмассовые кроссовки и большая связка ключей. Его было слышно в коридоре, просто по звону. Мы ему еще говорили, будто связка тяжелее него. Многие девчонки его вконец замучали, ведь он мало чем мог ответить.

– …

– По ночам после часов посещения заняться было нечем, разве что зырить телик в общей комнате или играть в пинг-понг за столом с очень низкой сеткой – чтобы даже девушки под таблетками могли играть, – а от него требовалось только приносить таблетки и давать разрешения на звонок, а в конце смены заполнить на всех характеристики – полная рутина, если не случалось никакого психического кризиса.

– Значит, ты за ним, похоже, внимательно наблюдала, – говорит Шейн Дриньон.

– Было бы за чем наблюдать – в смысле решения, красивый он или нет. Кое-кто из девчонок прозвал его трупом. Они прям не могли без обидных прозвищ. Или звали его мрачный жнец. Все из-за внешности. Но и правда, одежда как будто его не касалась; просто висела на нем. Ходил он, как шестидесятилетний. Но зато был прикольный, и ему реально нравилось поговорить. Если кому-то хотелось поговорить – в смысле, реально, – он шел с ними в общую комнату за кухней и разговаривал. – У Мередит Рэнд есть алгоритм тушения сигареты, и все действия, будь то быстрые и тыкающие или медленные и растирающие, выглядят очень тщательными. – Он никого не заставлял. Не тянул за рукав, чтобы посидеть за тет-а-тетом или на ком-нибудь попрактиковаться. Большинство просто овощезировались перед теликом, а те, кто лежал из-за наркотиков, должны были ходить на свои собрания в фургоне. Ему приходилось положить ноги на стол – обычно, во время беседы с ним наедине. На стол в общей комнате, где врачи раскладывали свои папки, чтобы говорить в них с пациентом. Он откидывался и клал кроссовки на стол – говорил, что из-за больной спины, но на самом деле из-за кардиомиопатии, которой он таинственно заболел в колледже и из-за которой не закончил колледж, из-за которой кис на дурацкой работе санитара в дурке, хотя был в семь тысяч раз умнее и восприимчивей к тому, что творится с людьми, чем тамошние врачи и так называемые консультанты. Они на всех смотрели через такие как бы профессиональные линзы толщиной в сантиметр, а кто не вписывался, тех либо не видели, либо ломали и втискивали, чтобы вписались. И закинув эти нищебродские кроссовки из «Кей-марта» на стол, он хотя бы на человека походил, хотя бы на того, с кем можно поговорить, а не на того, кто просто пытается поставить диагноз или проследить этиологию, лишь бы сказать то, что подходит под его мелкие линзы. Оборжаться было можно с тех его кроссовок.

– Можно задать вопрос?

– Почему сразу не задать, чтобы я не тратила время на «да, можешь задать»?

– Я понимаю, о чем ты.

– Ну?

– Он поднимал ноги для лучшего кровообращения?

– И ты это хотел спросить?

– Это