Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

незаметно и никто не видит, что его ягодицы слегка парят над стулом. Однажды вечером кто-то пришел в офис и увидел, что Дриньон парит вверх ногами над столом, вперившись глазами в сложную декларацию, – Дриньон по определению не подозревает о левитации, ведь она происходит, только когда его внимание полностью приковано к чему-то другому.

– И это тоже часть ощущения ящика, – продолжает Мередит Рэнд. – Есть ощущение – которое у подростков в любом случае реально завышенное, – такого ощущения, что на самом деле тебя никто реально не знает и не любит такой, какая ты есть, потому что реально не видят тебя настоящую, а ты им почему-то не даешь, даже если кажется, что хочешь. Но еще это в то же время такое ощущение, про которое знаешь, что оно скучное, инфантильное и как из плохого фильма, «Хнык, никто меня не любит, никто не понимает», поэтому еще видишь, что твое одиночество – дурацкое и банальное, даже когда его чувствуешь, одиночество, поэтому даже сама себя не жалеешь. И вот об этом мы и говорили, об этом он мне рассказывал, это знал без моих признаний: и как мне одиноко, и как порезы чем-то связаны с красотой и ощущением, что я не вправе жаловаться, но все равно очень несчастная и в то же время верю, что не быть красивой – это как конец света, тогда я буду просто куском мяса, который никому не нужен, а не куском мяса, который, так уж вышло, нужен. Будто я в этом всем заперта и все-таки не имею настоящего права жаловаться, потому что посмотрите на тех девчонок, что завидуют и думают, что красивые не бывают одинокими и не страдают, и даже если я жаловалась, то жалобы получались банальные, это он меня научил словам «банальный» и «тет-а-тет», и как это может укреплять одиночество, – правда мыслей «я просто мясо, людей интересует только моя красота, всем плевать, какая я на самом деле, я одинока» совершенно скучная и банальная, как какая-нибудь сентиментальщина из женских журналов типа «Редбука», ничего прекрасного и уникального, ничего особенного. И тогда я впервые подумала, что шрамы и порезы позволяли некрасивой внутренней правде выйти наружу, быть снаружи, даже если их тоже приходилось прятать под длинными рукавами, – хотя кровь на самом деле реально даже очень красивая, если по-настоящему задуматься, в смысле, когда только проступает, хотя резать надо очень аккуратно, и точно, и не очень глубоко, чтобы кровь показывалась просто линией, которая типа медленно наполняется, так что вытирать надо только секунд через тридцать или больше.

– А когда режешь, больно? – спрашивает Шейн Дриньон.

Мередит Рэнд резко вдыхает и смотрит прямо на него.

– В каком смысле – режешь? Я больше не режу. Никогда, с тех пор, как встретила его. Потому что он более-менее рассказал все это и сказал правду, что не имеет в конечном счете значения, зачем я это делаю или что это, типа, символизирует или что за дела. – Ее взгляд очень ровный и прозаичный. – Важно только то, что я это делаю и должна прекратить. И точка. В отличие от врачей и тех маленьких собраний, где все сплошь про твои чувства, зачем да почему, будто, если поймешь, почему это делаешь, тут же по волшебству прекратишь. А это, сказал он, главная ложь, из-за которой врачи и стандартная психотерапия – для людей вроде нас просто трата времени: они думают, будто диагноз и есть лекарство. Что если поймешь, почему, то все прекратится. А это вранье, – говорит Мередит Рэнд. – Прекращаешь, только когда прекращаешь. Не когда ждешь, что тебе кто-нибудь все объяснит и все как по волшебству – вуаля – прекратится.

Когда она говорит «вуаля», изображает рукой с сигаретой саркастическую завитушку.

Дриньон:

– Похоже, он тебе и правда помог.

– Он был со мной очень прямым, – говорит она. – Оказалось, он очень гордится своей прямотой: часть его образа – что у него нет образа. Только это я узнала потом.

– …

– Ты, конечно, понимаешь, как сопереживание и понимание, что на самом деле творится у тебя внутри, как все это повлияет на девушку, которая думала, будто ее главная проблема – что никто не разглядит за ее красотой то, что у нее внутри. Хочешь знать, как его зовут?

Дриньон моргает один раз. Он очень редко моргает.

– Да.

– Эдвард. «Эд Рэнд, неполноценный бакалавр», говорил он. В общем, сам понимаешь, почему я была подготовлена влюбиться в него с головой.

– Думаю, да.

– Значит, не надо объяснять, – говорит Мередит Рэнд. – В каком-то смысле, был бы он извращенцем или маньяком с такой методикой, это был бы идеальный вариант влюблять в себя молодых красивых девчонок. Устраиваешься туда, куда все попадают в раздрае, в одиночестве и в кризисе, находишь молодых девчонок, чья основная проблема, скорее всего, всегда внешность. И тогда все, что ему остается, если он смекалистый – а он уже насмотрелся на сотни ненормальных девчонок, которые голодали, или воровали одежду из торговых центров, или ели и не могли остановиться, или резали себя, или подсаживались на наркоту, или то и дело сбегали со взрослыми черными мужиками, чтобы родителям приходилось их раз за разом тащить обратно, неважно, ты понял, – но у всех была одна и на самом деле та же ключевая проблема, каждый раз, когда они туда попадали, – и неважно, из-за чего официально, главное – из-за ощущения, что их на самом деле никто не знает, не понимает и в этом корень их одиночества, постоянной боли, из-за которой они резали или ели, или не ели, или сосали целой баскетбольной команде за школьной помойкой, как одна чирлидерша весь первый учебный год, что я знаю как абсолютный факт, хотя она никогда не считалась на самом деле вертихвосткой, потому что считалась просто давалкой; многие вертихвостки ее просто ненавидели. – Рэнд быстро бросает взгляд на Дриньона на предмет заметной реакции на слово «сосать», чего он вроде бы не демонстрирует. – И их легко заманить в общую комнату, и абсолютно изумить и потрясти откровениями о них же, которые они не рассказывали никогда и никому – и в то же время это абсолютно просто заметить и понять, потому что в корне все они одинаковы.

– Ты ему это говорила, во время сеансов психотерапии, обозначенных как углубленные? – спрашивает Дриньон.

Рэнд качает головой и тушит сигарету «Бенсон энд Хеджес».

– Это были не сеансы психотерапии. Он ненавидел этот термин, всю эту терминологию. Просто тет-а-теты, разговоры. – И снова она тушит сигарету с тем же числом тычков