Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

и частичных перекатываний, хотя и с меньшей силой, чем когда казалась нетерпеливой или рассерженной из-за Шейна Дриньона. Она говорит: – Только это мне, сказал он, казалось, и требовалось – просто поговорить с кем-нибудь без фигни, чего врачи в Зеллер-центре не понимают или, типа, не могут понять, потому что тогда рухнет вся структура, потому что врачи тратят четыре миллиона лет на медвуз и ординатуру, и страховые компании платят кучу бабок за диагноз, и осмотры, и протоколы психотерапии, это все институциональная структура, а когда что угодно институционализируется, оно сразу становится искусственным, типа, организмом и пытается выжить и удовлетворять собственные потребности, прямо как живой человек, только это не человек, это полная противоположность человека, потому что внутри нет ничего, кроме воли выжить и расти как институт, – он сказал: просто посмотри на христианство и на всю христианскую церковь.

– Но я спрашивал, обсуждала ли ты с ним возможные подозрения – возможность, что на самом деле он тебя не понимает, не заботится о тебе, просто извращенец?

Иногда в течение беседы Мередит Рэнд критически рассматривает свои ногти – миндалевидные, не слишком длинные и не слишком короткие, окрашенные в глянцево-красный. Шейн Дриньон, как правило, смотрит на ее руки, только когда смотрит Рэнд.

– Мне не пришлось, – говорит Рэнд. – Он сам сказал. Эдвард. Он сказал, учитывая мою проблему, только вопрос времени, когда мне придет в голову, что, может, и он не понимает и не заботится, а только понимает меня так же, как механик понимает машину, – это шла вторая неделя в отделении, когда мне снилась всякая машинерия, с шестеренками и датчиками, о чем очень хотелось рассказать врачам и так называемым психотерапевтам, чтобы они показали мне символизм, над чем мы с ним оба вдоволь посмеялись, потому что это настолько очевидно, тут и идиот догадается, хотя он сказал, врачи не виноваты и они не тупые, просто так уж устроен механизм института стационарной психотерапии и у врачей не больше выбора в том, какой важностью наделять сны, чем у винтика в машине – какую мелкую задачу или движение его поставили туда выполнять раз за разом как часть большой работы большого механизма. – Репутация Рэнд в РИЦе – что она секси, но ненормальная и ужасная зануда, которая просто-таки не затыкается, если ее разговорить; люди спорят, завидуют они в конечном счете ее мужу или сочувствуют. – Но он об этом сказал раньше, чем я успела даже начать об этом думать. – Она со щелчком открывает белый виниловый портсигар, но сигарету не извлекает. – Что, должна сказать, даже удивило, потому что мне уже было восемнадцать и я так натерпелась «я тебя люблю» от извращенцев, засранцев, качков и студентов на первом свидании, что очень подозрительно и цинично смотрела на двойные мотивы парней, и обычно стоило бы этому мелкому хилому санитару обратить на меня внимание, как я бы уже включила защиту на полную и прикидывала все возможные извращенные удручающие возможности.

Красный лоб Дриньона на миг морщится.

– Тебе было восемнадцать – или семнадцать?

– Ой, – говорит Мередит Рэнд. – Точно. – Когда она ведет себя моложе, иногда смеется быстрым и невыразительным смешком, будто по рефлексу. – Как раз исполнилось восемнадцать. Отметила день рождения на третий день в Зеллере. Даже пришли мама с папой и принесли торт и трещотки в часы посещения, и пытались отметить, типа «ву-пи-и», такой позор и уныние, что я не знала, куда себя девать, типа, неделю назад вы истерите из-за каких-то порезов и сажаете меня в дурку, а теперь прикидываетесь, будто это счастливый день рождения, забьем на чьи-то женские вопли в розовой палате, пока я задуваю свечи, а вы поправляете под подбородком резинку шляпы, и я просто подыгрывала, потому что не знала, как сказать, что для них абсолютно странно вести себя, типа, «с днем рождения, Мередит, ву-пи-и». – Излагая, она мнет руку ладонью другой. Иногда, пока Дриньон сидит со сплетенными пальцами на столе, он сменяет верхний большой палец с одного на другой. Его бывший стакан пива стоит пустым, не считая полукруга пенистых остатков по краю дна. У Мередит Рэнд теперь три разных узких соломинки на выбор, чтобы пожевать; одна уже немало пожевана и расплющена с одного конца. Рэнд говорит:

– В общем, он об этом сказал. Сказал, скорее всего, в какой-то степени я это так или иначе осознаю, и если я хочу реально углубиться, почему бы не поговорить и об этом. Он вечно так ошарашивал, чтоб я потом сидела такая: – она изображает преувеличенно изумленное выражение, – и тогда он кряхтел, скидывал ноги со стола и уходил с планшетом на свой обход – от него официально требовалось обходить всех каждую четверть часа и записывать, где они, и следить, чтобы никто не совал пальцы в рот или не связывал наволочки, чтобы повеситься, – и уходил, и оставлял меня в общей комнате, где нечего делать и не на что смотреть, ждать, пока он вернется, а ждать обычно приходилось долго, потому что он всегда плохо себя чувствовал и, если рядом не было медсестры или еще кого, ходил очень медленно и время от времени прислонялся к стене перевести дыхание. Он был белый как привидение. Плюс принимал кучу диуретиков, поэтому все время бегал писать. Хотя когда я обо всем это спросила, он ответил, что это его личное дело и мы здесь говорим не о нем, он тут не важен, потому что он только как бы на самом деле зеркало для меня.

– Значит, ты не знала, что у него кардиомиопатия.

– Он только говорил, что он развалина, но преимущество того, что физически ты развалина, – он выглядит точно так, какой есть, это никак не спрячешь, не притворишься, будто он не настолько развалина. И это совсем не так, как у людей вроде меня; он сказал, для большинства единственный способ показать, что они развалины, – развалиться и попасть в местечко типа этого, типа Зеллера, где уж и тебе, и твоей семье, и всем вокруг, неоспоримо очевидно, что ты развалина, так что психушка как минимум приносит некое облегчение, но он сказал, учитывая местные реалии – то есть страховку, и деньги, и как устроены институты вроде Зеллера, – учитывая реалии, я почти гарантированно тут не задержусь, и что я тогда учудю, когда вернусь в реальный мир, где всякие бритвы, канцелярские ножи и рубашки с лживыми рукавами. С длинными рукавами.

– Можно задать вопрос?

– Еще бы.

– Ты отреагировала? Когда он рассказал о возможности, что его помощь тебе и углубленные