Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

Мередит Рэнд, в баре, бросает короткий взгляд на Дриньона.

– То есть не видел дальше поверхности, – говорит он, обозначая, что понимает, о чем она говорит.

Она склоняет голову.

– Но в реальности все – поверхность.

– Твоя?

– Да, потому что под поверхностью только всякие чувства и переживания из-за поверхности, и злость из-за того, как я выгляжу и как влияю на людей, и по правде внутри – только постоянная истерика из-за того, что меня не спасают из-за красоты, что, сказал он, если так подумать, совершенно некрасиво – никому не захочется и близко подходить к человеку в постоянной истерике. Кому это надо? – Рэнд изображает ироничный жест «та-дам». – И вот так, сказал он, я сама устроила, чтобы ко мне как к человеку и влекло только то, что я красивая, из-за чего и была злой, одинокой и грустной.

– Похоже на психологическую западню.

– Он сравнил это с таким механизмом, который бьет током каждый раз, когда говоришь «Ай!» Конечно, он знал про мои сны о механизмах. Я знаю, что просто смотрела на него, прожигала своим лучом смерти, как умеют все вертихвостки в школе, будто если так посмотришь, все просто растают и умрут. А он лежал, закинув ноги на ступеньки, и говорил все это. Губы у него были слегка синеватые – кардиомиопатия лучше не становилась, а на лестнице Зеллера горели эти жуткие трубки флуоресцентного света, от которых он выглядел только хуже; даже не столько бледным, сколько серым, с такой пенистой штукой на губах, потому что на спине не мог отпивать воду из банки. – Ее глаза выглядят так, словно она действительно снова видит его на лестнице в Зеллере. – Сказать по правде, он выглядел противно, страшно, отвратительно, как труп, или как на тех фотографиях, где люди в полосках в концлагерях. Самое странное, что, хоть мне было противно, я одновременно за него переживала. Он был такой противный, – говорит она. – И я так погрузилась в свою проблему, что и не могу принять настоящий, искренний, несексуальный, или неромантический, или не связанный с красотой интерес, даже если бы он и был, – это он говорил о себе, я знала, хоть он и не говорил прямо; эту тему мы уже давным-давно заездили до дыр, и время истекало, это мы оба знали. Меня выпишут – и я больше никогда его не увижу. Но я все равно наговорила гадостей.

– Ты имеешь в виду, на лестнице, – говорит Шейн Дриньон.

– Потому что в глубине души, сказал он, я сама себя вижу только с точки зрения красоты. Я сама себя вижу такой посредственной и банальной внутри, что не могу представить, чтобы кого-то, кроме родителей, интересовало во мне что угодно, кроме внешности, внешности вертихвостки. Я злюсь, сказал он, что все обращают внимание только на красоту или что только она их и волнует, но, сказал он, это ширма, театр человеческого разума, и реально меня тревожит, что я и сама думаю так же, парни и мужчины относятся ко мне примерно так же, как я реально отношусь к себе, и в реальности я злюсь на себя, только сама этого не вижу, а проецирую на извращенцев, присвистывающих на улицах, или потных пацанов, которые хотят меня завалить, или других девчонок, принимающих меня за сучку, потому что я хвастаюсь своей красотой.

Короткий момент тишины – то есть ничего, кроме шума пинбола, бейсбольного матча и расслабляющихся людей.

– Что, скучно? – резко спрашивает она Дриньона. При этом не осознает, с каким взглядом смотрит на него. Всего на миг она кажется чуть ли не другим человеком. Внезапно Мередит Рэнд приходит в голову, что Шейн Дриньон может быть из тех располагающих, но в конечном счете недалеких людей, которые с виду обращают внимание, а на самом деле их внимание устремлено куда угодно еще – в том числе, возможно, на мысль, что он бы в жизни здесь не сидел, вежливо кивая и выслушивая эту невероятно скучную мутотень, мутотень нарциссистскую, если бы не возможность смотреть прямо в ее бездонные зеленые глаза и на изящные черты лица, плюс немало видимого декольте, потому что она сняла накидку и расстегнула верхнюю пуговицу, как только отзвенел пятичасовой колокольчик.

– Ну? Скучно?

Дриньон отвечает:

– По большей части – нет.

– А что скучно?

– «Скучно» – не очень подходящее слово. Просто отдельные моменты ты повторяешь или формулируешь чуть другими словами. Эти моменты не добавляют новой информации, поэтому требуют больше усилий, чтобы обращать внимание, хот…

– Какие еще моменты? Что это я, по-твоему, повторяю снова и снова?

– Впрочем, я не назвал бы это скучным. Скорее, внимание к этим моментам требует усилий, хотя несправедливо называть эти усилия неприятными. Просто если слушать моменты, которые дают новую информацию или выводы, они привлекают внимание, не требуя усилий.

– Ну что, что? Это ты о том, как я не затыкаюсь, какая я якобы прекрасная?

– Нет, – говорит Дриньон. Чуть склоняет голову. – Фактически, если говорить начистоту, в моментах, где ты действительно повторяешь один и тот же общий тезис или информацию чуть другими словами, твой подспудный мотив, как мне кажется, – опасение, что ты доносишь что-то неясно или неинтересно и потому обязана переиначить и повторить самыми разными способами, чтобы убедить саму себя, что слушатель правда тебя понимает, – и это интересно, и довольно эмоционально, и интересно сочетается с темой поверхности, которой тебя обучает Эд в твоей истории, и потому в таком разрезе даже повторяющиеся или избыточные элементы привлекают интерес и не требуют особых сознательных усилий, чтобы обращать внимание, – как минимум, для меня.

Мередит Рэнд извлекает новую сигарету.

– Ты будто по писаному читаешь.

– Прости, если так кажется. Я пытался объяснить ответ на твой вопрос, так как мне показалось, мой ответ тебя задел, и я решил, что более полное объяснение предотвратит обиду. Или развеет, если ты уже рассердилась. На мой взгляд, это все просто недопонимание из-за многозначности слова «скучно».

Ее улыбка одновременно и насмешливая, и нет.

– Значит, не одна я переживаю насчет недопониманий и пытаюсь предотвратить недопонимания по эмоциональным причинам. – Но она видит, что он говорит искренне; не издевается и не подлизывается. Мередит это чувствует. Когда сидишь напротив Шейна Дриньона и он обращает на тебя свой взгляд и полное внимание, возникает особое ощущение. Не возбуждение, но что-то углубленное, напряженное, почти как стоять у высоковольтной