Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

Она катает сигарету в пальцах, но не закуривает. – Но вот то, что все остальные считают меня красивой, я знала. Типа, уже с двенадцати все говорили, какая я замечательная и распрекрасная, и в старшей школе я была одна из вертихвосток, и все знали, кто они, и это уже стало как бы официально, в социальном плане: я красивая, я желанная, у меня есть власть. Понимаешь?

– Думаю, да, – говорит Шейн Дриньон.

– Потому что это и было углубление: мы с ним всерьез говорили об этом, о красоте. Я впервые в жизни говорила о красоте с другим человеком. Особенно – парнем. Я имею в виду, не считая «ты такая красивая, я тебя люблю», и сразу языком в ухо. Будто больше ничего говорить и не надо: ты красивая – и все, падай и отдавайся на месте.

– …

– Когда ты красивая, – говорит Мередит Рэнд, – уважать парней бывает сложно.

– Могу понять, – говорит Дриньон.

– Потому что никогда даже не видишь, какими они могут быть на самом деле. Потому что стоит тебе появиться, как они меняются; если они считают тебя красивой – меняются. Это как в физике – если смотришь на эксперимент, то теоретически портишь результат.

– Существует такой парадокс, – говорит Дриньон.

– И только сперва это нравится. Нравится внимание. Пусть они меняются, зато ты знаешь, что меняются они из-за тебя. Это ты привлекательная, их влечет к тебе.

– Отсюда языки в ухо.

– Хотя со многими эффект получается противоположный. Они тебя почти избегают. Боятся или нервничают – им чего-то хочется, и им стыдно или страшно, что этого хочется, – они не могут с тобой заговорить или даже на тебя посмотреть, или они начинают ломать комедию, как Вторая Костяшка Боб, устраивать сексистский флирт, когда они думают, что хотят произвести впечатление на тебя, но на самом деле – на других парней, показывают, что им не страшно. А ты еще даже ничего такого не сделала и не сказала; достаточно просто появиться – и все меняются. Вуаля.

– Похоже, это тяжело, – говорит Дриньон. Мередит Рэнд закуривает сигарету в пальцах.

– Плюс тебя ненавидят остальные девчонки; они тебя еще даже не знают и с тобой не общаются, а уже решают, что ненавидят, просто из-за того, как реагируют все парни, – будто ты угроза, или тебя принимают за хвастливую сучку, даже не пытаясь разобраться. – Она всегда отворачивается, чтобы выпустить дым, и поворачивается обратно с конкретным стилем. Большинство людей считает ее очень прямой.

– Я не была дурочкой, – говорит она. – Умела считать. Получила приз по алгебре в десятом классе. Но, конечно, никого не волновало, что я умная или разбираюсь в математике. Даже учителя пучили глаза, нервничали, лезли или заигрывали, когда я подходила после урока или что-нибудь спрашивала. Будто я вертихвостка – и никто никогда даже не подумает разглядеть что-то еще.

– Слушай, – говорит Мередит Рэнд. – Не пойми меня неправильно. Сама-то я не думаю, что такая уж прям красивая. Я не говорю, что я великолепна. На самом деле никогда не думала, что я такая уж прям великолепная. Брови у меня, например, слишком густые. Дергать я их не собираюсь, но густые. И шея у меня, типа, в два раза толще, чем у нормального человека, если смотрюсь в зеркало.

– …

– Хотя это и неважно.

– Нет.

– Что – нет?

– Нет, я понимаю, что это неважно, – говорит Дриньон.

– Вот только важно. Тебе не понять. Красота – как минимум в том возрасте она как западня. В тебе сидит жадная частичка, которой очень нравится внимание. Ты особенная, ты желанная. Легко принять красоту за саму себя – типа, больше у тебя ничего нет, только поэтому ты особенная. В своих дизайнерских джинсах да тесных свитерочках, которые можно положить в сушилку, чтобы они обтягивали еще больше. И ходить так. – Хотя не то чтобы Мередит Рэнд приходит на Пост как скромница или замарашка. У нее всегда профессиональные ансамбли – в рамках правил, но многие инспекторы Поста при ее виде все равно закусывают костяшки пальцев, особенно в холодные месяцы, когда из-за большой сухости в воздухе одежда липнет к телу.

– Обратная сторона – еще начинаешь понимать, что на самом деле ты просто кусок мяса, – говорит она. – Вот и все. Очень желанного мяса, но еще тебя никогда не примут всерьез и, типа, никогда не возьмут в президенты банка, что ли, потому что никто и никогда не сможет заглянуть за красоту, это красота на них влияет и вызывает чувства – и больше их ничего не волнует, и трудно этим не увлечься, не начать, типа, работать на это, видеть себя так же.

– Ты имеешь в виду – видеть и реагировать на людей в зависимости от того, привлекательны они или нет?

– Да нет, нет. – Видно, что Мередит Рэнд было бы трудно бросить курить, так активно она пользуется тем, как курит, выдыхает и двигает головой для передачи эмоций. – Я имею в виду – видеть саму себя куском мяса, что у тебя есть только внешность и то, как ты влияешь на парней, мужиков, и больше ничего. Начинаешь это делать, даже не замечая, как делаешь. И это страшно, потому что в то же время это еще как ящик; ты знаешь, что в тебе намного больше всего, потому что чувствуешь, но больше это не узнает никто и никогда – даже другие девушки, которые тебя либо ненавидят, либо боятся, потому что ты – монопсония, или, если они тоже вертихвостки или чирлидерши, то они с тобой конкурируют и думают, будто обязаны с тобой сраться, о чем парни понятия не имеют, но, уж поверь мне на слово, это бывает жестоко.

Из-за того, что одна ноздря Дриньона чуть больше другой, иногда кажется, будто он чуть склоняет голову, даже когда не склоняет. Это почему-то параллельно его дыханию через рот. Обычно Мередит Рэнд интерпретирует отсутствие выражение как отсутствие внимания – когда лицо человека во время разговора пустеет и он притворяется, что слушает, но на самом деле не слушает, – но у Дриньона другое отсутствие выражения. Еще ей либо мерещится, либо он правда постепенно распрямляется и становится выше, потому что сейчас точно выглядит капельку выше, чем в начале тет-а-тета. Коллекцию разных старомодных федор, хомбургов и деловых шляп, приклеенных или приколотых к лакированной палисандровой доске на стене «Мейбейера» над головой Дриньона, теперь частично заслоняет его макушка и небольшой завиток на маковке круглой головы. На самом деле он слегка левитирует, что происходит, когда он полностью увлечен; это совсем