Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

– Эй, Эрин, знаешь что?

– Что?

– Когда мы выберемся отсюда, я отведу тебя в какое-нибудь настолько шикарное место, что оно кажется нереальным. Вроде Диснейленда.

– Я тебе верю.

Она верила. И верит до сих пор. Если бы Даррен был здесь, если бы Роджер сумел воззвать его из праха и костей, как воззвал ее из моря, он бы развязал ее и отвез в какое-нибудь настолько шикарное место, что оно казалось бы нереальным. Он всегда выполнял свои обещания, кроме одного: никогда ее не покидать. Но это было глупое обещание, не так ли? Он-то мог бы это понимать. Они оба должны были это понимать.

Но созданные здесь дети никогда этого не понимают. Она на это рассчитывает.

С тех пор как ее оставили здесь одну, связанную, как индейку на День благодарения, она сканирует воздух, ища зачатки хаоса. В подобной замкнутой системе воздух стремится к порядку, становясь для нее невидимым. Штормовые ячейки – невозможно, болезненно красивые – бывают только в мире наверху.

На этот раз ее терпение вознаграждено. В центре комнаты есть участок хаоса, место, где воздух каким-то образом приведен в беспорядок, хотя там ничего не должно быть.

– Я вижу тебя, – говорит Эрин тихим твердым голосом. – Можешь опустить Руку.

Как она и надеялась (даже молилась, хотя она никогда не была уверена в том, чему или кому ей можно молиться), на ближайшем к участку хаоса столе появляется Рука славы (пламя только что погасло), и еще там стоит девочка-подросток с такими белыми волосами, что они отливают шелково-зеленой кукурузой. В отличие от Руки, она не появляется – она уже была там некоторое время, просто до этого момента ее было трудно разглядеть.

Она слишком худа, одета в рваную одежду, вышедшую из моды лет двадцать назад, и дрожит, хотя в лаборатории тепло. Девочка наблюдает за Эрин, огромными глазами и непроизвольными подергиваниями напоминая олененка. Эрин спокойно, с невозмутимым видом смотрит на нее в ответ.

– Как ты узнала, что я здесь? – наконец спрашивает девочка. – У меня была… у меня была Рука…

– Я и не знала. – Эрин улыбается. – Ким – так ведь? Развяжи меня, Ким. У меня незаконченное дело с человеком, который тебя создал.

– Я не могу. У них мой брат.

Рид стал умнее, не поспоришь: он понял, что заложник гораздо полезнее как рычаг, чем как труп. Если бы только он усвоил этот урок раньше, возможно, Эрин осталась бы ему верна. Она качает головой.

– Нельзя давать им власть управлять тобой, – говорит она. – Ты знаешь, кто те люди, с которыми я пришла?

– Узурпаторы, – говорит Ким. Слово звучит так, будто она не понимает его значения. Вероятно, так и есть. Рид никогда не был поклонником подчиненных, которые знают слишком много, а она – не ее брат, у которого словарь вместо сердца.

– Они – живая Доктрина Этоса. Они то, во что Рид хочет превратить вас. Он не может их контролировать, поэтому он хочет их убить. Если он это сделает, если он преуспеет, Доктрина перейдет к тебе и твоему брату, и тогда вы уже никогда не станете свободными. Никогда, понимаешь? Он вечно будет держать вас здесь и сделает все, чтобы вы не вырвались на свободу. Он никогда не вернет тебе брата.

Внезапно лицо Ким искажается от ярости.

– О, ты мне, что ли, его вернешь? Тимоти напуган, и он один, а ты пытаешься обмануть меня, чтобы я позволила сделать ему больно, потому что вы с мистером Ридом соревнуетесь за вселенную. Если мы станем Доктриной, мы будем в безопасности.

– Нет, не будете, – по-прежнему спокойно возражает Эрин. – Если вы станете Доктриной, вы будете пешками, а человек, который делает вещи, какие делает Рид, сможет править вселенной. Роджер и Доджер не хотят вам зла. Они сделают все, чтобы защитить вас, но они смогут это сделать, только если будут живы и свободны. Развяжи меня. Позволь мне помочь им. Позволь мне помочь вам.

– У него мой брат.

– У него и брат Доджер. Она владеет математикой, как и ты. Она видит числа повсюду. А еще она вся из себя принцесса и смотрит косо на любого, кто разговаривает с ее драгоценным Роджером, но она успешно борется с собой. Мы не друзья. Думаю, вы с ней можете ими стать. Думаю, вы многому могли бы научиться друг у друга. Сколько вам? Шестнадцать?

– Пятнадцать, – признается Ким.

– Наставники, которые действительно вас понимают, могут принести вам кучу пользы. Тимоти только и думает, что про слова, так ведь? Что ж, как и Роджер, и он самый нежный, добрый и щедрый дурачок, которого только можно встретить. За этих людей вам нужно держаться, а не за лживого алхимика и мертвую женщину, хоть она и выглядит живее всех живых. – Эрин качает головой. – Развяжи меня. Я верну тебе брата.

Ким делает нерешительный шаг вперед.

– Обещаешь?

– Обещаю постараться.

Ким медлит. Эрин смотрит на нее, стараясь не зацикливаться на мысли, как легко было бы свернуть ей шею, одно маленькое движение – и все планы Рида полетят в тартарары. Тимоти (она уверена, что они называют его «Тим») умрет без своей половинки. Так что второго подходящего сосуда для Доктрины не станет. И даже если ему удастся убить Роджера и Доджер, освободив Доктрину из оков их плоти, пройдет не меньше пятнадцати лет, прежде чем он снова сможет попытаться ее воплотить. Все, что ей нужно сделать, – просто убить ребенка, и у нее будет достаточно времени для мести. Все, что ей нужно сделать, – превратиться в монстра – дочку Ли, а не просто продукт ее научного проекта.

Когда Ким развязывает ей руки, Эрин разминает их, чтобы восстановить кровообращение, но не тянется к горлу девочки. Когда Ким развязывает ей руки, Эрин сама начинает выбираться из веревок, но не наносит удар. Пусть Ли будет чудовищем в этой пьесе. Эрин найдет другой способ. Она знает, что он должен быть. Другой способ есть всегда. Рука славы сгорела только наполовину, она будет скрывать Эрин еще час или больше. Эрин соскальзывает со стола, берет Руку и смотрит на Ким.

– Хочешь, я свяжу тебя? – предлагает она. – Они подумают, что я тебя обманула. Они не будут злиться. По крайней мере, на тебя.

Ким качает головой.

– Мне нужно попасть к брату.

– Как хочешь.

Ли всегда держала спички на верстаке рядом с беленой. Эрин хватает их, зажигает основной фитиль Руки и исчезает из поля зрения людей.

Ким некоторое время стоит на месте и смотрит туда,