Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

ищут Город, ищут со всем рвением своих мечущихся кукушкиных сердец. Более того, они знают, что он единственный во всем мире, кто обладает ключом к их развоплощению. Поэтому они придут за ним, а через него – за Невозможным городом.

Времени осталось очень мало. Сейчас не до тонкой игры, ее нужно оставить до лучших времен. Слишком многое нужно успеть.

Коробку, с которой Рид расстался не более трех часов назад, со всем благоговением – как на причастии – ставят перед первосвященником Американского алхимического конгресса, а тот смотрит на обертку – тусклый свинец, испещренный платиновыми символами, – и хмурится.

– Что это за ерунда? – требовательно спрашивает он.

– Ученик магистра Дэниелса нашел это в стенах дома покойного магистра, – отвечает алхимик, принесший коробку. Этот невысокий, стройный человек весь дрожит.

Остальные принимают дрожь за священный трепет. Да и кто бы не трепетал в присутствии величайшего американского алхимика? У них есть коллеги по всей стране, но никто из них не сравнится с силой и мощью, присутствующими в этой комнате.

Возможно, если бы они присмотрелись, они могли бы понять, что руки курьера трясутся не от благоговения, а от ужаса. Возможно, они могли бы задаться вопросом: почему он пришел именно сегодня и безо всякой шумихи, почему шкатулка найдена только сейчас, а не много лет назад?

Вот он, секрет людей, обладающих властью и силой, секрет, о котором они предпочли бы молчать: их самонадеянность – одна из величайших сил вселенной. Даже самые параноидальные из них видят то, что хотят видеть, верят в то, во что хотят верить, и это создает трещины, сквозь которые умные люди могут проникнуть внутрь, тем самым меняя историю.

Алхимик, принесший этот трофей сюда, этим властным, жадным, ужасным людям, закрывает глаза. Он твердит себе, что его мужчина, будет в безопасности, что Рид сдержит слово и отпустит его. Во всякой войне, какой бы вялой, какой бы затяжной она ни была, всегда есть шанс попасть под перекрестный огонь, и он оказался не способен уберечь от этой войны человека, которого любил больше всего на свете.

Его любовь будет жить, а он умрет, и в этот момент ему кажется, что только так все и могло закончиться.

Жадные руки магистра, неспособного с какой-либо долей точности прочитать знаки на свинцовых листах, срывают печать, содержащийся внутри механизм срабатывает, разбрызгивая по всей комнате алкагест, и остаются одни только крики. Вскоре не остается и криков – лишь тишина.

Призраки

Лента времени: 14:49 CDT, 23 июня 2016 года (три дня спустя)

Они пересекают страну, будто призраки: бесшумно, быстро, не оставляя следов. Они едут в автобусах без билетов, на поездах – тоже, хотя разнообразных кондукторов так много, что кто-то один – либо Роджер, либо Доджер – все время должен бодрствовать и, беззаботно улыбаясь, творить свою версию той странной магии, что их окутывает.

(Роджер просто говорит кондукторам, что их билеты в порядке, и упорно называет это «джедайскими фокусами». Доджер протягивает для проверки бумажные прямоугольнички: квитанции, корешки от билетов в кино, исписанные листочки для заметок – и торжественно кивает, когда они принимают их за настоящие. Это грошовые фокусы, из разряда тех, что в ближайшем будущем они будут считать ниже себя, но сейчас они радуются, как дети, каждый раз, когда это срабатывает. Вот оно – доказательство, что Эрин говорила правду о том, что они из себя представляют; более того, день ото дня они становятся все сильнее, могут все больше. Пройдет немного времени, и никто не сможет их заметить, если они сами того не захотят, если они скажут пространству спрятать их, а миру – оберегать. Роджер считает, что это тихая трагедия. Доджер – что это чудо. Оба они правы.)

Они становятся сильнее. Они все еще сдерживают себя. Эрин, которая знает больше, чем они, хотя и не бывала в этой точке прежде, отказывается рассказывать им, что делать. Они должны дойти до всего сами. И в этот раз, и каждый раз: если она хочет, чтобы это сработало, ей нужно дать им дойти до всего самим. Но – ох, до чего же медленно до них доходит, и она так боится, что в нужный момент они не смогут быть достаточно быстрыми.

Последний автобус доставляет их в Огайо – летний воздух раскален, свинцово-фиолетовое небо предвещает бурю. В этом штате есть города – они видели и даже проезжали парочку, когда маршрут автобуса изгибался соответствующим образом, – но в основном это сельская местность, широкая и плоская, какой они не видели прежде. Они здесь родились. Но это не значит, что здесь их дом. Они дети холмистого побережья, мест, где земля отступает, а море ее догоняет. Эта великая равнина, эта страна, где бушуют торнадо, никогда им не принадлежала. Благодаря человеку, на встречу с которым они едут.

– Еще не поздно, – говорит Доджер, и она лжет.

– Всегда было поздно, – отвечает Роджер, и он говорит правду. Он берет ее за руку, и они вслед за Эрин идут в кукурузу.

Не прошло и недели после их проявления, а его признаки очевидны всем, у кого есть глаза, умеющие видеть, и уши, умеющие слышать. Их спины стали прямее, а походка – увереннее и легче. По Доджер не скажешь, что она едва оправилась от смертельного ранения; если на то пошло, она выглядит здоровее, чем когда-либо, ее шаги стремительны, движения еще стремительнее, каждым жестом она словно атакует окружающий мир. Она полностью свыклась с новым зрением, воспринимающим глубину пространства, и перестала то и дело натыкаться на все подряд, хотя все еще идет напролом, словно любые препятствия – будь то стены или даже горы – отодвинутся с ее пути.

Роджер, напротив, идет по миру прогулочным шагом. Пусть Доджер несется впереди: когда понадобится, он догонит ее. Он движется плавно, легко, и все вокруг перестраивается, чтобы его пропустить. Ему комфортно – и в своей коже, и на своем месте в мире. Это ужасная комбинация – для тех немногих, кто способен увидеть и понять, что это значит. Эрин полагает, что после столкновения с Ридом, вне зависимости от результата, люди, которые, взглянув на Роджера и Доджер, смогут сказать, кто они такие, вряд ли решатся их побеспокоить. Некоторые риски слишком высоки, и если есть хоть малейшая возможность их избежать – лучше так и сделать.

Вокруг шуршит кукуруза, початки трутся друг о друга, словно лапки тысяч насекомых. Доджер морщит нос.

– Здесь слишком много свежего воздуха, –