Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

Роджер, который слышит эхо того, что Доджер не сказала, знает, какие слова не произнесены: «Тебя наказали родители». Он тянется к ее руке, берет ее ладонь в свою, сжимает, и они идут дальше.

(Он может воскрешать мертвых, но для этого ему нужно хоть что-то, а после того, что сделала Ли, не осталось ничего. У нее больше нет родителей, как и у него, и он хотел бы, чтобы хотя бы одного из них пощадили.)

– Риду нравится, что его просто так не найти, – говорит Эрин. – Ему нравится представлять себя пауком, который сидит в своей паутине, дергает за ниточки и скрывает от посторонних глаз то, что ему принадлежит. Новый Король кубков.

Роджеру столько всего хочется сказать. Но он ничего не говорит. То, что Рид должен умереть, – несомненно. То, что именно Эрин, а не он и не Доджер, спустит курок, – так же несомненно. У всех у них есть, за кого мстить, – смерти, за которые они хотят воздать ему по заслугам. Но Доджер ни разу никого не убивала, а он сам убил двоих – Ли и голема – только в рамках самозащиты. Как бы это ни было необходимо, это все равно убийство.

Они бредут сквозь кукурузу, и им начинает казаться, что весь мир – сплошная кукуруза, отливающая золотом, словно Невозможный город, словно купальни Сатро. Может быть, в этом и заключается истинная суть Под-и-Над, суть трансмутации, суть всего: в очищении базовых материалов – почвы, неба и воды – до золотых початков, сладко и мирно покачивающихся на стеблях. Эрин бросается вперед, и вдруг среди кукурузы возникает сарай, сделанный из гофрированной жести, маленький и покосившийся. Кто-то выкрасил его в серебряный цвет, и он сияет на солнце, словно ртуть.

Роджер и Доджер останавливаются и растерянно смотрят на это сооружение.

– Это оно? – спрашивает Доджер.

Натянуто улыбнувшись, Эрин открывает дверь.

– Нам вниз. И довольно долго.

Она ныряет в мрак сарая, исчезая внутри, так что им не остается ничего другого, кроме как последовать за ней. Теперь, когда они взяли на себя обязательство дойти по невероятной дороге до самого Короля, Эрин – их единственный проводник. Дверь захлопывается за ними, и вокруг остается только тишина. Тишина и кукуруза.

Эрин не шутила, когда сказала, что спуск будет долгим: в полу сарая есть люк, скрывающий спиральную лестницу, ведущую вниз, вниз, вниз – в темноту под кукурузой. Они спускаются и спускаются, и им начинает казаться, что это нелепо, а Доджер, выросшая в краю землетрясений, а не в краю торнадо, все сильнее и сильнее прижимается к Роджеру, так что он начинает бояться, что споткнется об нее, и они вместе рухнут в темноту.

На лестнице темно. Через каждые десять футов или около того есть светильники, но их едва хватает, чтобы рассеять мрак. Они спускаются почти на пятьдесят футов, прежде чем Роджер замечает, что лампы становятся ярче по мере того, как приспосабливаются их глаза. Такая система позволяет как можно дольше дезориентировать людей, не давая зрению полностью адаптироваться к темноте или яркому дневному свету. Роджер был бы впечатлен, если бы не был так зол.

Свет становится ярче. Спираль резко становится шире. Последние пятнадцать футов винтовой лестницы расположены внутри большого помещения, скорее похожего на самолетный ангар. Стены из жести, как в сарае наверху; на полу – промышленный линолеум. Доджер, сузив глаза, оценивает обстановку. Роджер не прочь узнать, что она видит, но не осмеливается говорить вслух.

Эрин ускоряется, Роджер и Доджер тоже, и все трое заканчивают спуск – они все еще одни, их все еще никто не преследует.

– И что теперь? – шепчет Доджер.

– А теперь скажем дорогому папочке, что мы дома. Роджер, успокойся. Я в лучшем случае твоя приемная сестра, а в худшем – очень-очень-очень дальняя кузина. Ты не трахал свою сестру.

– Фу, – говорит Доджер.

Эрин насмешливо и горько хмыкает, а затем, сложив ладони рупором, кричит:

– Джеймс Рид! Мы пришли за тобой!

Когда она опускает руки, Роджер и Доджер укоризненно смотрят на нее. Ухмыльнувшись, она пожимает плечами.

– Рано или поздно он все равно узнает. Лучше так, чем прятаться по углам, постоянно натыкаясь на его былые эксперименты. – Эрин мрачнеет. – Здесь есть такое, чего вам лучше никогда не видеть. Чего мне было бы лучше никогда не видеть. Считайте, вам повезло, что не придется с этим столкнуться.

– Но так было бы лучше, – возражает новый голос, спокойный мужской голос с учительской интонацией. Именно так должен говорить учитель – тот, кому вы доверяете безоговорочно. Из тех учителей, которые справедливо ставят оценки и которым не жалко времени, чтобы объяснить материал ясно и убедиться, что понимает весь класс.

Роджер и Доджер поворачиваются на голос. Эрин – нет. Она уже видела Джеймса Рида. Сейчас у нее нет необходимости на него смотреть.

Он высокий – это всегда было в моде среди мужчин с такими голосами и таким положением. Бейкер, в конце концов, умела работать на публику. Она знала, насколько бывают важны такие вещи, как рост и соответствующая роли внешность. Поэтому Рид высокий, красивый, и у него такая улыбка, которая могла бы заставить родителей переживать за добродетель своих дочерей – когда он был моложе, мир – проще, а добродетель можно было потерять. Волосы у него цвета песка в пустыне, а глаза – как у гадюки: яркие, как драгоценные камни, и холодно-расчетливые.

Он улыбается, и у Роджера с Доджер уже достаточно мудрости, чтобы разглядеть за улыбкой угрозу, но никто из них не знает, как ее отвести.

– Я видел, что вы сотворили, знаете ли, – говорит он тоном, каким ведут светскую беседу, подходя ближе походкой человека, совершающего вечернюю прогулку. – Думаю, это наверняка видел каждый алхимик в любой части света. Вы раскрасили небо, словно холст, и какой это был прекрасный оттенок золотого! Кстати, кто же из вас догадался, что нужно сделать? Мои маленькие кукушата, отправленные в этот мир, чтобы научиться заботиться о себе. Я всегда знал, что вы вернетесь в свое гнездо. Вернетесь ко мне.

Доджер крепче сжимает руку Роджера, так что их переплетенным пальцам становится больно.

– Я не заботилась сама о себе, – говорит она. – У меня были родители. Хезер и Питер Чезвичи. Ты приказал их убить.

– Не говори со мной таким тоном, Доджер; если у тебя и был отец в этом мире, так это я, а маленькие девочки не должны так разговаривать со своими отцами. – Маска сползает. Лишь на