Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

– Откуда он?

– Сергей? Из Москвы, в метрострое работает. Им много сейчас работы…

Запах цветов – как в парикмахерской. Слишком резкий, душно становится. Овощи если и растут, то за домом. Зато яблони постарались по всем дворам. Яблочный год.

– С фруктами что делаете?

– Что с ними делать, в землю зарываем. Удобрение под цветы.

Петров оглядел дом.

– Нравится? Все сбережения на него потратил, и пота не жалели – я и жена. Всю жизнь по военным городкам, знаете… Думали, уйду в отставку, заживем, детей приглашать будем. Теперь один пользуюсь.

– Дети далеко?

– Дочь в Москве замужем, сын на флоте, Тихоокеанском. Дочь пишет, продавай дом да приезжай. Как продашь? Кого сюда заманишь? Вот и развожу цветы. Хотите?

– У меня сейчас усадьба целая.

– Какие места загубили. Знать бы раньше…

Петров прошел метров сорок, оглянулся. Прислонясь к ограде, отставник смотрел ему вслед – или просто смотрел куда-то, видя свое, счастливую осень жизни с женой и детьми в собственном доме.

На берегу пруда привычно стоял рыбак. Ловись, рыбка, большая и маленькая, с плавниками и лапками. Петров подошел:

– Клюет?

– Маленько.

– С ножками попадается?

– Бывает. И с ножками, и с тремя глазами. Мы таких кошкам…

– А остальную себе?

– Что же еще жрать? Зараженная она, рыба? Так мы все тут зараженные, и животина, и люди. В пруду, правда, я да Кузьмич ловим, остальные на речку ходят, на речке уродной рыбы и нет почти. Мы-то старые, тяжело, четыре версты, да и чего нам бояться. Одно помирать, лишь бы скорее, по-людски, пока сами нечистью не обернулись.

– Как это – нечистью?

– Просто, к слову. Болеют многие. Сын у меня – тоже… Он в соседнем селе живет.

– Чем?

– Говорят – белокровие… – Старик равнодушно смотрел на поплавок.

Петров поднялся на дорогу.

Сын ведь. Но, может, со скуки сочиняет?

После обеда в сон потянуло неудержно – прошедшая ночь давала знать.

9

Стук громкий, настойчивый. На часах – половина шестого. Тяжело просыпаться к вечеру.

Он вышел на веранду.

На пороге стоял милиционер.

– Петров Виктор Платонович?

– Да.

– Лейтенант Фроликов. По делу к вам.

– Болеете?

– Нет. Мы тело обнаружили, труп. Осмотреть надо. Все равно в районе судмедэксперта нет…

– Сейчас, приведу себя в порядок.

Побриться? Почему бы и нет?

– Куда теперь?

– Недалече.

У ворот ждал «козлик», шофер повел машину к погосту.

– Час назад нам позвонили, отсюда, из Раптевки. Старушка на тело наткнулась.

У церкви машина затормозила. Два милиционера стояли у стены.

– Нам сюда.

Несколько шагов, и Петров увидел мужчину, лежащего вниз лицом.

– Можно трогать?

– Да, мы сфотографировали…

Он коснулся шеи лежавшего. Пульса, конечно, нет. Но еще теплый.

Медленно повернул труп на спину. Камень, наполовину вросший в землю, проломил череп, изуродовал лицо.

Работа наша такая…

Через десять минут он докладывал лейтенанту:

– Смерть наступила три-четыре часа назад, наиболее вероятно – в четырнадцать тридцать. Причина – падение с высоты.

Все посмотрели на церковь.

– Да, вероятно. Метров двенадцать будет. При падении он ударился головой о тупой предмет – вот этот камень. Еще перелом ноги, на вскрытии, вероятно, определятся повреждения внутренних органов, но главное – перелом черепа, травма, несовместимая с жизнью.

– Вам придется все записать.

– Знаю.

– Старушка, что нашла его, близко не подходила. Мы мимо пруда ехали, рыбаков видели, надо их расспросить. – Подошедший капитан распоряжался уверенно и деловито.

– Покойный – Бакин Петр Семенович. – Петров посмотрел на стену. Полторы секунды падения. О чем он успел подумать? А в душе, непонятно отчего, – облегчение. Будто другого ждалось, не страшного, а – жуткого.

– Вы его знали?

– Шапочно. Его родственник обращался ко мне. Вчера.

– Несчастный случай, несомненно. Погляжу, откуда он упал. – Капитан прошел в церковь.

– Доктор, вы к себе? – Лейтенант распахнул дверцу машины. – Поедем, садитесь. Я с рыбаков показания сниму и к вам зайду.

Рыбаки, да. Показания… Писать ли про серое пятнышко на руке Бакина?

Обязательно.

Писанина, отчет об осмотре тела, времени заняла немного. Петров открыл банку сгущенки, положил две ложки в стакан дистиллированной воды. Теплое, сладкое питье – как этот августовский вечер.

Хлопнула дверца «козлика», через минуту лейтенант сидел напротив Петрова.

– Держите. – Он отдал милиционеру листки. – Где будете вскрывать?

– В Плавске, наш район за ними закреплен. Я как раз о грузовике договорился. Труповозки у нас нет… – Он кашлянул. – Мне и с вас показания снять нужно.

– Снимайте.

Еще через полчаса он подписался под строкой: «Со слов моих записано верно, добавлений и исправлений не имею».

– Вот и все. – Лейтенант сложил бумаги в планшет. – Рыбаки говорят, он в четверть второго шел на кладбище. В церкви нашли его следы, на лестнице, что вдоль стены изнутри. Других следов нет, а наверху молоток геологический лежит. Поковыряться хотел, еще что, не важно. Дело ясное – несчастный случай. Жаль, вы паспорт у племянника не спросили. – Он укоризненно посмотрел на Петрова.

– Жаль. Но у меня данные записаны.

– Да ладно, обойдется. До свидания.

Не самый хороший день. Голова вдобавок разболелась. Он выглянул – мимо, по дороге, проехал грузовичок. За телом? Таблеточку пенталгина принять…

Он пошарил в укладке-аптеке.

Наверное, к перемене погоды. Петров подошел к барометру, старому, большому анероиду. Так и есть, на двадцать миллиметров ниже. К дождю.

В комнате потемнело. Рановато что-то. За окном потемнело, сумерки сгущались с каждой минутой. Порыв ветра поднял листья с земли, закружил, разметал. Наверное, гроза сильная идет.

Придется вторую таблетку брать, ломит в висках.

Он поморщился от горького вкуса, запил водой. Пора свет включать, а всего-то девятый час. На стук ногтем по барометру стрелка опустилась еще на деление.

Петров вышел на веранду. Деревья качались, ветер рвал листья горстями. Сумерки.

Таблетки подействовали, начало клонить ко сну. Отоспаться – и ладно.

Лампочка мигнула и погасла. Отключили электричество. Или обрыв на линии, вон ветер какой.

Петров запер дверь, разделся, лег на кровать. Приемник послушать? Но не было сил даже протянуть руку.

10

Оглушительный грохот и – вспышка. Свет пробился сквозь закрытые веки.

Петров ошеломленно вертел головой. Молния, наверное, совсем рядом стукнула. Вокруг тьма, окна не видать. Он нажал кнопочку подсветки табло. На часах – одни нули, лишь секунды отсчитывают время наново. Полночь?

Где-то в тумбочке свеча и спички. Слушая ровный, спокойный шум дождя, он нашарил их, зажег. Как там барометр? Стрелка уползла туда, где и цифр-то никаких нет. Циклон. Надо досыпать ночь. Скучно, правда. Он включил приемник, сквозь треск разрядов поймал радио Люксембурга. Диск-жокей объявил перерыв, запикало. Час пятнадцать – по среднеевропейскому. У нас – три пятнадцать.