Литания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

– Опиши их, э? Как они… м-м… выглядели?

– Мужчина, Твое Превосходительство, с виду силен, крепок и, позволю себе заметить, несколько старше меня годами. Небрит, однако весьма пристойно одет. На поясе полусабля. Волосы, Твое Превосходительство, темно-русые, прямые. Рыжеватая бородка. Глаза темные, взгляд проницателен, цепок. Ростом довольно высок. Особо мне, Твое Высокопреосвященство, когда он забирал у меня вот это, – пояснил Росомаха, кивнув на браслет, – бросились в глаза его руки. И когда возвращал, тоже. На редкость велики и сильны… Твое Высокопреосвященство. Сказал бы, задира… драчун, но опасаюсь, как бы Твое Высокопреосвященство не упрекнул меня в избытке фантазии.

Ремора вновь крякнул:

– Продолжай, патера. Выкладывай все до конца. Свое мнение я выскажу после, э?

– Теперь о полусабле, Твое Высокопреосвященство. Оправлена в бронзу, с довольно большой гардой, клинок, судя по ножнам, длиннее и шире, чем у большинства подобных. Изогнут довольно круто. Такое чувство, будто оружие – вполне под стать хозяину… если Твое Высокопреосвященство понимает, что я хочу сказать.

– Я… э-э… подозреваю, что ты, патера, сам не вполне себя понимаешь. Однако сии подробности могут оказаться не совсем уж… м-м… пустячными. Ну а что женщина? Эта Синель, э? Не стесняйся, дай фантазии волю.

– На удивление привлекательна, Твое Высокопреосвященство. Лет двадцати, высока ростом, но отнюдь не дородна. И тем не менее есть в ней нечто…

Ремора, вскинув ладонь, прервал рассказ молодого авгура на полуслове.

– Волосы цвета вишни?

– Да, Твое Высокопреосвященство, именно так.

– Я ее знаю, патера. И еще прошлым вечером… э-э… отрядил двух-трех своих… м-м… ахатов на ее поиски. Выходит, нынче с утра сия… э-э… огненновласая бесовка снова оказалась в мантейоне Шелка, э? Придется, патера, придется сказать моим… э-э… адептам пару ласковых. Давай-ка еще раз посмотрим на эту безделку, – распорядился Ремора и вновь взял в руки браслет. – Полагаю, ты даже не подозреваешь, сколько она стоит? В частности, этот вот зеленый камушек, э?

– Карточек пятьдесят, Твое Высокопреосвященство?

– Понятия не имею. Тебе не пришло в голову… м-м… оценить ее? Нет, нет, не нужно. Верни ее в ящик Шелка, э? Верни и скажи ему… э-э… нет, не говори ничего. Я обо всем скажу ему сам. По пути обратно передай Наковальне, что мне угодно побеседовать с патерой в тартлицу. Пусть Наковальня отправит с тобою записку, но не упоминает, что ты побывал здесь. Пусть также отметит время аудиенции в моем дневном расписании.

– Будет исполнено, Твое Высокопреосвященство! – горячо закивав, откликнулся Росомаха.

– Так. Эта… э-э… женщина. Что в точности она говорила, что делала на твоих глазах? Каждое слово, э?

– В общем, ничего, Твое Высокопреосвященство. Кажется, она вовсе ни разу рта не раскрыла. Позволь поразмыслить?

Ремора благосклонно махнул рукой.

– Размышляй, сколько… э-э… сочтешь нужным. И помни: мелочей, не стоящих… м-м… упоминания, в сем деле нет.

Росомаха прикрыл глаза, склонил голову, прижал ладонь к виску. В большом, просторном кабинете, где патера Ремора, исправляя обязанности коадъютора, вершил дела Капитула (нередко весьма и весьма запутанные), воцарилось молчание. С бесценного полотна Смолевки на склоненную голову Росомахи в четыре пламенных ока взирал Двоеглавый Пас; внизу, на улице, тревожно заржал конь патрульного стражника.

Спустя минуту-другую Ремора поднялся на ноги и подошел к «бычьему глазу» за спинкой своего кресла. В округлом проеме распахнутого настежь окна (диаметр коего превышал даже его весьма значительный рост) виднелись стрельчатые крыши и массивные башни Хузгадо, расположившегося у подножия сего – западного, наименее крутого – склона Палатина. Поднятый ввысь над высочайшей из башен на длинном, почти неразличимом благодаря капризам слепящего солнечного света древке, реяло ярко-зеленое знамя Вирона. Судорожно оживляемые порывами нерасторопного знойного ветра, длинные белые руки Сциллы на зеленом полотнище словно манили к себе, подобно сосочкам неких беспозвоночных обитателей ее озера, колышущимся в явном подражании его поверхности, слепо, без устали ощупывающим прозрачные воды в поисках пищи – ошметков падали либо живых рыбешек.

– Кажется, я готов. Готов рассказать Твоему Преосвященству обо всем, что видел.

Ремора повернулся к Росомахе.

– Манифик. Э-э… колоссаль! Великолепно! Излагай же, патера.

– Разговор наш, как я уже сообщил Твоему Высокопреосвященству, оказался исчезающе кратким. Продлись он дольше, пожалуй, я был бы не так уверен в… Знаком ли тебе, Твое Высокопреосвященство, небольшой сад, примыкающий к нашему мантейону?

Ремора отрицательно качнул головой.

– Так вот, Твое Высокопреосвященство, там, на задах, имеется сад. В сад можно выйти из самого здания мантейона – именно таким образом по прибытии попал туда я. Первым делом заглянув в мантейон, поскольку подумал, что могу застать патеру Шелка за молитвой.

– Будь любезен, патера: ближе к женщине. К этой… м-м… Синели, э?

– Почти в самой его – то есть сада, Твое Высокопреосвященство, – середине есть увитая виноградом беседка со скамьями внутри. Там она и сидела, почти целиком укрытая свисающей книзу виноградной листвой. Полагаю, патера и этот мирянин, Чистик, беседовали с нею внутри. Далее тот и другой вышли ко мне, но она даже не поднялась со скамьи.

– Но в конце концов… э-э… соизволила выйти?

– Да, Твое Высокопреосвященство. Разговор наш продолжался около минуты. Патера, как я уже докладывал, представил мне обоих по имени, затем сказал, что уходит, а его птица… знакома ли она Твоему Преосвященству?

Ремора с досадой кивнул.

– К женщине, патера, к женщине.

– Патера сказал, что им необходимо идти, и тогда она выступила из беседки. Если не ошибаюсь, патера выразился в точности так: «Это патера Росомаха, Синель. Мы о нем говорили». В ответ на что она с улыбкой кивнула.

– А после, патера? Что же… м-м… случилось далее, э?

– А после они ушли, Твое Высокопреосвященство. Отбыли все, втроем. Патера еще сказал: «Орев, иди сюда! Мы отправляемся к озеру, безмозглая птица!» А выходя из калитки – в саду, Твое Высокопреосвященство, имеется калитка на Солнечную, – мирянин сказал: «Надеюсь, вы чего-нибудь да добьетесь, но если нет, не вешайте носа». А вот женщина не проронила ни слова. Ни слова вообще.

– А ее платье, патера?

– Черное, Твое Высокопреосвященство. Помнится, я поначалу принял его за одеяния сибилл, но в действительности оно оказалось обычным платьем – черным, шерстяным, из тех, что носят зимой светские модницы.

– А украшения? Ты говорил, на ее пальце имелся перстень?

– Именно так, Твое Высокопреосвященство. И ожерелье, и серьги – гагатовые. Перстень особенно бросался в глаза, так как сверкнул на солнце, когда она сдвинула в сторону виноградные лозы. Темно-красный самоцвет вроде карбункула – по-моему, довольно крупного – в простенькой оправе желтого золота. Если бы только Твое Высокопреосвященство изволил посвятить меня в…

– То есть объяснил, отчего… м-м… сосредоточил на ней интерес? Возможно, лишь по ошибке.

Вздохнув, Ремора отодвинул кресло от письменного стола, поднялся на ноги, отвернулся от Росомахи, вновь подошел к