Морфир Бьёрн - Тома Лавашри

И она нашла большого и толстого, он извивался изо всех сил, бедняга. Когда я стал его насаживать, мне в голову пришла одна мысль. Под удивленным взглядом Сигрид я отвернулся, чтобы не видел Ари, и нацепил ящерицу на крючок ближе к хвосту, чтобы она осталась живой.

– Если он будет так извиваться в воде, вдруг это привлечет рыбу, – шепнул я. – Почему не попробовать?

И я забросил веревку. Ари не заметил моей придумки.

Мгновением позже я почувствовал, как удочка шевельнулась. Потом были два или три вполне различимых дерганья и наконец – резкий рывок! Я тянул, тянул веревку на себя, но меня тянули гораздо сильнее. Я все больше наклонялся вперед… потерял равновесие, шлепнулся на берег… меня поволокло и затянуло в черную воду.

Веревка жгла запястье, в голове гудело, будто она вот-вот взорвется. Но все это казалось ерундой по сравнению с тем страхом, который меня охватил. Я опускался все глубже и глубже в темную бездну и должен был неминуемо утонуть. А может, и что похуже…

Мой обезумевший мозг сыпал вопросами:

«Какое животное может тянуть с такой силой? Подводное чудовище? А вдруг оно обернется и сожрет меня?»

Наконец, через несколько мгновений, которые мне показались вечностью, мы остановились. Я с удивлением увидел дно озера, освещенное серебряным мхом. Он рос и на камнях, и на дне, мешаясь с илом, словом, всюду. Свет здесь был даже ярче, чем наверху в пещере. Не сказать, что светло как днем, но почти так же.

Конец моей веревки исчезал в расщелине скалы. Я осторожно подтянулся поближе… Изнутри расщелина была ярко освещена серебряным мхом, и я разглядел чудовище.

Это была гигантская черная рыба, вся в колючках. С двумя ртами одинакового размера один над другим, словно ящики. Крючок воткнулся в нижнюю губу ее нижнего рта. А глаза у рыбы были белые, остекленевшие… слепые глаза.

Это была гигантская черная рыба, вся в колючках

Эти детали я разглядел все разом, хотя уже впадал в панику от недостатка воздуха. Я заставил себя на секунду прикрыть глаза.

– Спокойно, Бьёрн! – урезонивал я себя. – Иначе тебе крышка.

Я попробовал перегрызть веревку зубами. Безуспешно. Поискал вокруг острый камень. Его не было.

Ну всё, конец. Моя последняя мысль была о Сигрид. Я могу поклясться, что это правда!

Когда я очнулся распростертый на берегу, горло и грудь у меня горели огнем. Запястье тоже жгло. Сигрид, родители и все остальные стояли вокруг.

– Я и представить себе такого не мог, – оправдывался Ари, указывая на мое раздутое запястье.

Я улыбнулся ему.

Мне сказали имя моего спасителя: Гуннар.

– Он взял огромный камень, чтобы опуститься быстрее, – рассказывала Сигрид. – Он нырнул за тобой на дно озера, на самое дно. Это слепая рыба тебя туда утянула.

Гуннар перерезал веревку своим кинжалом и вытащил меня, уже потерявшего сознание, на воздух.

– Спасибо, – сказал я ему, когда смог хоть чуть-чуть говорить.

– Да не за что, морфир, – ответил он.

И улыбнулся впервые за очень долгое время.

– Я не морфир, – возразил я, мне было любопытно, что он скажет дальше.

– Чего? Конечно, морфир! Это так же ясно, как то, что тебя зовут Бьёрн и что у твоей Сигрид золотые волосы.

Уж не знаю почему, но уверенность брата убедила меня окончательно. С этого момента я больше никогда не сомневался в том, кто я такой: морфир и есть морфир.

А Гуннар тем временем продолжал:

– И еще то, что ты морфир, так же точно, как то, что я, твой брат, дарю тебе этот кинжал.

Я взял клинок, который он мне протягивал, изумленный его решением. У нас в Физзландии подарить нож – это не просто так, ерунда какая-то. Такой подарок скрепляет того, кто дарит, и того, кто принимает, союзом на всю жизнь и на смерть тоже. Теперь мы с Гуннаром стали дважды братьями. Его враги будут моими врагами, и наоборот. Он сможет распоряжаться моими будущими землями и богатствами, а я – его.

И мы снова взялись рыбачить, но на этот раз постарались себя обезопасить. Две оставшиеся у нас веревки Ари сплел в одну, достаточно длинную, чтобы можно было привязать ее к каменному столбу. Старый рыбак перенял мою манеру нанизывать ящериц на крючок и под нашими тревожными взглядами закинул снасть в озеро.

В результате Ари выловил рыбу размером с кошку (и у нее тоже были усы). Потом клевать стало лучше: рыбы ловились маленькие и большие, плоские и круглые, черные и серые, с колючками и без… в черном озере рыбы оказалось немало… И у всех одно общее свойство: они были слепыми.

Мы устроили настоящий пир, поедая их сырыми, так что животы у нас чуть не разболелись.

Нас изумил Друнн, который отказался попробовать хотя бы крохотный кусочек.

– Не люблю рыбу, – тонким голоском заявил он.

– Это что-то новое, – удивилась мама.

– Я ее не ем! – проорал Друнн.

– Ну и не ешь, раз так, – вспыхнул отец.

Друнн ушел дуться в дальний конец пещеры. Он, похоже, впадал в детство.

Обсасывая хребет рыбы-кошки, я спросил Ари, что он думает о метаморфозе, произошедшей с пастухом. Тот ответил, что, по его мнению, Друнна отравил снежный яд.

– Когда? – спросил я.

– Ну в тот день, когда снежный ком пробил стену, елки-палки! Ты что, не помнишь?

Конечно, я помнил это, как и то, что Друнна потом несколько дней мучал жар.

– Это безнадежно, – продолжал Ари, – если так пойдет, скоро он встанет на четвереньки и будет ныть, как младенец.

Это известие меня ошеломило:

– Но тогда… и мой отец! Гуннар! Дизир! Они ведь тоже пострадали от снега.

Старый рыбак по-прежнему оставался мрачен. И ничего не отвечал.

– Ари! – взмолился я.

Он отшвырнул за спину едва начатого угря.

– Илом отдает, – пояснил он.

Я положил ладонь на рукоять Кусандры.

– Ари, – начал я бесстрастным голосом, пока вторая моя рука схватила старого рыбака за одежду. – Ари! Я тебя очень люблю, но, если ты не ответишь, я сделаю тебе больно!

Он взглянул на меня удивленно.

– Морфир… – выдохнул он с ноткой восхищения в голосе.

– Говори!

– Люди, отравленные снегом, могут прожить сотню лет и в добром здравии, тут нет ничего невозможного. Но во многих случаях они обречены. Одни впадают в детство, как Друнн, или сходят с ума, как Мага, другие умирают в тот же год, потому что их мучают нервные корчи и ужасные страдания.

15

Вьюга празднует победу

К этому моменту мы провели в изоляции от мира семь месяцев. Где-то там, снаружи, в деревне и лесных чащах цвело лето. Мы не могли себе представить, чтобы вьюга раскинула свой ядовитый плащ над всеми окрестными краями. Только отец был настолько пессимистичен, что соглашался с возможностью подобных ужасов.

– Все физзландские долины встретятся с этой белой напастью, – рычал он. – И другие королевства тоже: и Гизия, и Скудландия… Снег покроет весь мир, и мир задохнется и умрет. Конец придет людям и зверям, конец природе!

– Снег растает, – решился вставить я. – Он, может быть, уже растаял.

– Я в это не верю.

В отличие от Дизира, который все еще лежал, Эйрик начал приходить в себя. Лихорадка отстала от него, он мог ходить и даже плавать, как раньше. Зато его настроение становилось все мрачнее. Он ел без аппетита и оставался погруженным в свои думы.

В тревоге я спросил у Ари, может ли такое поведение объясняться отравлением снегом.

– Не думаю, – ответил старый рыбак после некоторого размышления. – Если хочешь знать мое мнение, причина, которая делает твоего отца несчастным, – утрата Востра. Ты же