Наследник Воли - Александр Горин

Самым сложным оказалось погасить энергию Глеба. После прорыва защиты его удар оказался самым страшным.

«Разрушительный резонанс». Он бил не по разуму. По телу. По костям. По легким. Я не отразил его, лишь слегка погасил. Не смог, не хватило ресурсов. Судороги выкрутили мышцы. Хрип вырвался из горла. Мир поплыл. Хорошо, теперь физическая боль стала частью легенды по моей ментальной перегрузке.

Мой Безшумный шаг и Шум дрогнули, лишившись сознательной подпитки. Огромным усилием воли я успел всю свою физическую боль вывести вибрациями на периферию сознания, создав дополнительную маскировку.

Задыхаясь от удара Глеба, я провел, как проводник, волю Багрецовых, их сканирующие импульсы в то, что они считали моим сознанием.

Входите. Осматривайтесь. Убедитесь — система цела, но в режиме сохранения.

И они нашли именно то, что я им показал: следы моего «дара» — не как уничтоженную аномалию, а как перегруженную, но стабильную структуру, ушедшую в автономный режим. Они нашли не пустоту, а глухую защиту. Не отсутствие воли, а ее концентрацию на выживании. Угрозы для них не было, но и полного контроля — тоже.

А я, настоящее мое ядро, в этот момент перераспределился. Сконцентрировал волю в самой глубинной Узе как стабильное ядро в режиме энергосбережения.

Сквозь нарастающий гул в ушах и всепоглощающую боль донеслись обрывки их голосов, будто из другого конца длинного туннеля.

— Довольно! — громыхнул голос Гордея. — Он нам нужен живым! Целым! Ты что, не понимаешь?!

— Да я его сейчас! — это рычал Глеб, его ярость билась, как пойманная в клетку птица. — Он посмел! Я его…

— Глеб! — это был уже ледяной, режущий голос Агриппины. — Отойди! Сейчас же! Ты только все испортишь.

Их воля отступила.

Я лежал в неестественной позе, чувствуя, как по моему лицу скатываются капли. Пот? Слезы? Неважно. Важно было то, что их щупы ушли, унося с собой нужную мне картину. Картину тяжелого, но обратимого повреждения. Сложного механизма, вставшего на аварийную блокировку.

Тишина. Сначала ментальная, а потом и физическая. Ее нарушил ледяной, усталый голос Гордея Семеновича.

— Ну что, юноша, прочувствовал всю тяжесть настоящей силы? — в его голосе звучало не столько торжество, сколько глубокая, почти физическая усталость от затраченных усилий. Он тяжело дышал. — Жаль. В тебе был потенциал. Но разбитый сосуд не склеить.

— Еще как склеить, — парировала Агриппина, ее голос был сладким и ядовитым, как испорченный мед. — Главное — правильно подобрать клей. И чтобы осколки знали свое место. Теперь он наш. Окончательно.

— Надо добить эту сволочь! — прошипел Глеб. Я чувствовал, как бурлит его ярость, не находя выхода. — Он дерзил нам! Я его…

— Твоя грубость чуть все не испортила, — Гордей резко обрезал его. — Уберите его. В гостевые покои. И чтобы лекарь посмотрел. Мне нужен точный диагноз.

Прикосновения чьих-то рук. Меня подняли. Я не сопротивлялся, позволив телу безвольно повиснуть. Сквозь прищуренные ресницы я видел размытые пятна лиц. Агриппина с холодным, удовлетворенным безразличием. Глеб — все еще с пылающими от ярости щеками. Лады уже не было в комнате.

Меня понесли по бесконечным, как мне казалось, коридорам. Каждый шаг несших меня слуг отдавался в висках новой пульсацией. Физическая боль от удара Глеба была вполне реальной. Ребра ныли, в легких стоял вкус крови. В этом был свой плюс, это придавало моей легенде правдоподобия.

Меня бросили на жесткую кровать. Дверь закрылась и я остался один.

Только теперь, в тишине и одиночестве, я позволил себе по-настоящему оценить ущерб.

Это было похоже на то, как если бы после взрыва в доме остался стоять один-единственный шкаф, а вокруг — лишь груды щебня. Последний, самый мощный рубеж моей ментальной обороны «Абсолют» лежал в руинах. Восстанавливать его придется с самого начала.

Энергетические каналы, которые я сжал ударом Гордея, теперь горели огнем, требуя срочного ремонта. А воспоминания, которые я подставил под щупы Агриппины, висели в сознании оголенными проводами.

Но ядро было цело. Не тронуто. Спрятано. Операция «Выживание» завершена. Результат: они не узнали. Это хорошо.

Пришел лекарь. Старый, с мозолистыми руками, от которых пахло травами. Он повертел мою голову, приподнял веки, посветил в зрачки тусклым магическим кристаллом.

— Удар… сокрушительный, — пробормотал он, поцокивая языком. — Каналы пережаты, воля в спазме. Но ядро… цело. Странно. Очень странно. Обычно после такого…

Он ушел, что-то негромко бормоча себе под нос о «живучести Нестеровых» и «ничего похожего в книгах Волеведения». Книги Волеведения! Вот что мне нужно срочно найти. У отца они точно должны быть.

Лекарь вернулся с молчаливой женщиной в простом платье. Они вдвоем туго перевязали мне ребра, смазали виски липкой, дурно пахнущей мазью, влили в горло что-то горькое. Я проглотил, не подавая признаков сознания. Лекарство было какое-то странное, оно подействовало как слабое снотворное. Я почувствовал, как тело наливается тяжестью.

Когда они ушли, я позволил себе отключиться, выставив Шум и Шаг на автоматический минимальный режим. Требовалось хотя бы минимальное восстановление. Да и выпитое лекарство оказалось не таким уж и слабым, я провалился в сон очень быстро.

Шум сработал как внутренняя сигнализация, резким всплеском активности выдернув меня из забытья. Кто-то был рядом. Я мгновенно усилил и Шум, и Безмолвный Шаг до максимума, оставаясь неподвижным, и лишь затем медленно открыл глаза.

Надо мной, в полумраке комнаты, стояли Агриппина и Гордей. Как давно они здесь?

Мое эмпатическое поле, работавшее на пределе тонкости, уловило их состояние без малейшего сканирования. Они были довольны. Глубоко, основательно довольны. Странно, как будто актеры переигрывают. Или я чего-то не учел?

От Гордея исходило тяжелое, почти отеческое удовлетворение, смешанное с холодным любопытством. От Агриппины — сладковатая волна презрительного торжества. Они смотрели на меня как на сложный механизм, который наконец-то удалось сломать и собрать заново, в нужной им конфигурации.

Я приподнялся на кровати, изобразив слабость и дезориентацию.

— Прошу прощения…, — мой голос прозвучал тихо и хрипло. Я еще напряг мышцы и мне удалось сесть. — Похоже, я потерял сознание. Последнее, что помню… у нас был ужин.

Агриппина и Гордей переглянулись. Я не смог точно прочитать, что было за этими взглядами. Похоже на недоумение. Удивлены, что я так быстро оклемался?

Их щупы тут же облепили меня. Грубые, наглые, не встречающие сопротивления. Они скользили по поверхности, по тому, что я им позволил увидеть — по «заблокированному ядру» и хаотичным обрывкам на периферии. Я сидел с пустым, слегка растерянным выражением лица, глядя на них.

Гордей Семенович первым нарушил молчание, его губы тронула едва заметная улыбка.

— Ничего страшного. С каждым может