Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

несколько десятков красивых мечетей, как христианство оставило несколько десятков красивых часовен, церквей и соборов. В изобилии остались легенды и предания, куда более милостивые и прекрасные, чем религия, откуда их извлекли.

Вместе с тем широко распространилась вера в стойкость и солидарность иудаизма. Евреи держались особняком, питаясь особой пищей и следуя особым религиозным обычаям. Нация в нации – в каждом государстве мира. Всюду, где только можно, нарушая коллективную солидарность, они вызывали хроническую головную боль у большинства государственных деятелей. Им была свойственна специфическая социальная игра под названием «туда-сюда». Никто никогда не мог сказать с точностью, является ли еврей гражданином или он только еврей. Эти люди занимались преимущественно торговлей. Еврейские стандарты поведения часто раздражали представителей иных течений.

Можно было бы предположить, что у столь рассеянного народа сформируются и космополитический менталитет, и удобная связующая организация для многих мировых целей, но особая культура изоляции стала настолько сильной, что евреи этого не делали и, казалось, не стремились пытаться. После Мировой войны ортодоксальные евреи играли слабую роль в первых попытках сформулировать идею Мирового государства. Куда больше их интересовала мечта, которую принято называть Сионизмом: мечта о фантастическом независимом государстве в Палестине, которая, согласно Вавилонской легенде, являлось первоначальным домом для семитоязычных народов. Только психоаналитик мог бы рассказать, зачем евреям понадобилось сионистское государство. Само это желание ярко подчеркивало традиционную волю к отделению от основной массы человечества, что не могло ее не раздражать.

В начале ХХ века непопулярность Израиля заметно усилилась. Это объяснялось явно денежной сутью экономического спада. Что-то глубоко разладилось благодаря деньгам и кредитам. Евреи всегда имели и поддерживали репутацию непревзойденного понимания денежных процессов. Тем не менее, в трудных условиях от евреев не исходило никакого авторитетного руководства. Почти все ведущие умы, занимавшиеся монетарной реконструкцией, евреями не были. У обычного человека в связи с этим возникал естественный вопрос: «А где же евреи?» Начали возникать нелепые подозрения, которыми отдельные неблагопристойные личности принялись ненавязчиво спекулировать.

«Если евреи гордятся и страдают, – поговаривали лукавые подстрекатели, – из-за своей упрямой решимости оставаться «особенным народом», значит, в этом что-то кроется».

Тем не менее, между 1940 и 2059 годами эта устаревшая упрямая культура исчезла. Сионистское государство, кошерная пища, Закон и все остальные атрибуты полностью слились с человеческим сообществом. Евреев не подавляли и уж тем более не истребляли. Погромы случались в Голодные пятидесятые. Специфического преследования при Тирании не было вовсе. Евреев просто перевоспитали за три поколения. Их отвлекли от Заповедей Моисея, Авраамова Завета и глубокого заблуждения о некой богоизбранности; научили истине о них самих. Мир, как и прежде, полон мужчин и женщин семитского происхождения, но «Израилю» они больше не принадлежат.

Этот успех – люди XIX века сочли бы его чудом – объясним двумя вещами. Первая из них заключается в том, что революция Современного государства была, прежде всего, образовательной и лишь во вторую очередь политической. Она проникла в общество куда глубже, чем любая предыдущая. Кроме того, происходило это при новых и более благоприятных условиях. В XIX веке семейная группа перестала быть эффективным ядром как экономической, так и культурной жизни. Оказалось, что вся исключительность еврея объясняется закрытостью и охраняемостью плодовитого дома. Существует огромная коллекция художественной литературы, написанной евреями для евреев в начале ХХ века, где описывается слабость извечного домашнего обучения и конфликт между старым и обновленным поколением. Распад Израиля начинался уже тогда.

Общий разум следующего поколения формировался уже не столько евреем или не-евреем, сколько газетой и школой. После 1940 года образование повсеместно перешло в домашнюю форму; теперь же все вставало обратно с головы на ноги. Движение Современного государства захватывало учителей и воссоздавало народное образование, пресекая любые попытки возродить конкурирующие школы. Даже если бы еврей того пожелал, у него уже не оставалось возможности оставаться особенным ни едой, ни умом, ни телом.

Полной солидарности человечества удалось достигнуть к 2060 году. Исчезли последние тени неприязни и недоверия между различными культами, расами и языковыми группами. Фалез, один из редакторов Де Виндта, назвал этот процесс «ментальной исторической концепцией». Эпоха разочарования являлась, по сути, эпохой борьбы за достижимые цели, несмотря на сопротивление путаного человеческого разума. Межевская декларация оказалась не только утверждением победы и свободы нашего вида, но и демонстрацией достигнутой ясности.

Итак, завеса сепаратистских мечтаний, расовых фантазий и человеконенавистнических кошмаров исчезла без следа. Всеобщий мозг пробудился. И что же он увидел? Маленькую залитую солнцем планету с крайне скудной флорой и фауной. Хрупкий шарик с неожиданно великими и неиспользованными ресурсами. Перед серым мозговым веществом открылись почти безграничные возможности умственных достижений. Все, что сделал человек до сих пор, казалось каракулями маленького ребенка, прежде чем глаза и руки научились достаточной координации, чтобы рисовать по-настоящему. Это напоминало движения слепого котенка. Теперь же глаза человека широко раскрылись.

Эта маленькая планета, которой он в своих мечтаниях беззаботно овладел, выглядела недоразвитой и опустошенной. Ее изуродовали слепая ненависть и долгие безрассудные войны. Вплоть до шестидесятых годов XXI века земные пейзажи все еще свидетельствовали о затяжных боевых действиях. Исчезло большинство линий раздела, барьеров и собственно границ между суверенными государствами; не осталось фортификационных сооружений и стратегических укрепрайонов. Тем не менее, у человека все еще сохранялась неуверенность как в эффективности внешнего контроля, так и в собственном достойном поведении. Для того, чтобы полностью ликвидировать саму возможность свободных частных полетов, которые все еще допускались после 2040 года, Собратья разработали широкую систему аэродромов. Дороги отнюдь не случайно строились очень широкими, поскольку в таком виде их также можно было использовать в качестве взлетно-посадочных полос, что, в свою очередь, позволяло практически мгновенно реагировать на любую угрозу мятежа. С воздуха или по карте сложно было не заметить, что мир по-прежнему «управляется». Дорожная система выглядела прочной сетью, накинутой на опасного зверя.

И столь же заметным выглядело качество недавних завоеваний в социальной и экономической областях. Как и предсказывал Аристон Теотокопулос, Второй совет сильно переусердствовал с набережными. Более того, казалось, что он недоверчиво относится даже к самой воде. Водохранилища и реки, по словам художника, приобрели «задиристый вид». Все смотрелось очень уродливо – фермы, шахты, свалки, фабрики, сами рабочие, а также трущобы и лачуги, где им приходилось ютиться. XXI век ставил жирную точку на ужасном убожестве конкурентной эксплуатации. В середине предыдущего столетия вырубка лесов и лесные пожары подвергли мир опустошению. И вот теперь лесной массив практически самостоятельно интенсивно восстанавливался. Деревья росли везде, где только возможно.

«Да будет рост! – громогласно объявил Совет. – И не надо ему мешать!»

Растительный покров принялся отвоевывать прежнее пространство. Тем не менее, повсюду все еще ощущалась скрытая угроза потенциального неповиновения. Человек отчаянно боролся и победил. Но только теперь он нашел время рассмотреть любые, а не только самые непосредственные и поверхностные возможности своей планеты.

Зрелище из летающей машины, каким его увидели межевские делегаты сорок семь лет назад, действительно резко контрастировало с мировым садом, где нам довелось жить сегодня. Неуклюжая рациональность и страх перед эстетизмом преследовали членов Совета до самого конца. Искусственный ландшафт, как его ни планировали, неизменно получался неэлегантным и невыразительным.

«Мосты и дороги, – однажды заметил Теотокопулос, – проектировались бегемотами или носорогами».

Справедливости ради следует отметить, что пришедшая из эпохи воздушных налетов склонность к приземистым формам постепенно уходила. Появилась новая общая тенденция – строить здания очень прочными и большими. Иногда в них ощущалась определенная грандиозная смелость, но чаще в нагромождении нелепых деталей присутствовала какая-то милитаризованная глупость. Дома словно выстраивались по стойке «смирно». Обилие пилонов выглядело явно излишним; так проявлялась неодолимая страсть к безупречной прочности.

Обогащение Земли растительностью шло очень медленно и далеко не везде. По-прежнему было слишком мало лесов и пахотных земель. Планета сильно пострадала полтора столетия назад. Но леса и степи восстанавливались не просто так. Из них тщательно изымались сорняки и разного рода бесполезная флора. Несмотря на недостаточно грамотное руководство со стороны