Малахитовый бегемот. Фантастические повести (сборник) - Алексей Константинович Смирнов

Волшебница сочла нужным посвятить Данилу Платоныча в некоторые детали.

По ее словам, он принадлежал к древнему роду, происходил от волхва из окружения Рюрика. Сам же волхв происходил непосредственно от атлантов. По этой причине у Данилы Платоныча существовал незакрывающийся третий глаз. В настоящее время Данила Платоныч пребывал в состоянии добровольного стасиса, осаны и нирваны, благодаря чему оказался отличным проводником космической информации. Бармашов не поспорил бы с этим, даже если бы мог, его занимало одно - сколь долго он будет востребован в качестве потомственного атланта. Он знал, что Соломенида лишь приспособила к своему делу подвернувшийся материал, не особенно нужный. И если атлант посчитает правильным переместиться в иные сферы действительности, то будет больше кислорода.

От Бармашова требовалось одно: торжественно сидеть и молчать.

- Ты не припадочный? - Соломенида останавливалась над ним в задумчивости. - Это было бы очень кстати.

Квартира сделалась капищем, и непонятно - чьим. Соломенида легко обходилась без поименного перечисления демонов и богов. Из ее скупых объяснений вытекало, что это был переменный состав.

Во избежание мятежа и самодеятельности Данилу Платоныча систематически шантажировали и запугивали судьбой бегемота. Соломенида указывала, что жизнь Бармашова заточена внутри бегемота, как иголка в кащеевом яйце. Ясновидческие способности колдуньи подтверждались, Бармашов был испуган по-настоящему. Он никогда не признавался себе в этом интимном назначении бегемота, но его секрет разоблачили и растолковали так легко, так небрежно, что магические пассы над пузырьками уже не виделись безобидными.

23

Данила Платонович предполагал, что теперь-то, хотя бы и против желания, он увидит мошенничество в зените, квадрате, кубе. Шутки кончились. Творилась коррупция в эшелонах власти. Майор не скрывал намерения брать с волшебницы солидный процент и обсуждал эти материи в присутствии Бармашова, не смущаясь нисколько. Но все обернулось гнетущим убожеством.

Соломенида колдовала равнодушно. Горели свечи, звучала космическая музыка - впустую. Глупость посетителей обескураживала, и Даниле Платоновичу было ужасно совестно выезжать на колесиках из-за простыни, изображавшей достойное удивление звездное небо, и выдавать себя за бесстрастного посредника.

- Приготовьтесь, - обращалась Соломенида к очередной гостье: приходили все больше женщины, мужчины почти не шли, а если и проявлялись, то с убедительными печатями вырождения: без кадыков, заики, с ушитыми заячьими губами. - В присутствии медиума вы должны вести себя тихо. Он может очнуться, и случится горе.

В голосе Соломениды не было завываний, она не выпучивала глаза. Речь ее становилась вкрадчивой, быстрой; на первых порах это можно было ошибочно принять за профессиональное усердие - хоть что-то, думал Бармашов, но нет, никакого усердия, просто выработанный за годы автоматизм. Иногда голос вещей дамы срывался, обнажая нетерпеливую алчность; тогда Соломенида начинала кашлять, застенчиво опускала очи, катала магические шары, оглаживала колючий кристалл. Данила Платонович беспомощно дожидался своего выхода за простыней. И вот изнанка Вселенной раскрывала свою великую тайну: Соломенида вставала, медленно шла за кулису и торжественно выкатывала Данилу Платоновича.

Посетители, не готовые к появлению надменного инвалида, хватались за сердце. На пятом сеансе Бармашов сообразил: Соломениде и ни к чему стараться, потому что он выполнял основную работу. Он был ужасен и гадок, и неожиданное возникновение гадкого, его внезапное соседство с прекрасным и звездным, еще недавно самодостаточным, производило шок. Жалкая броня, еще остававшаяся при госте, не выдерживала и лопалась вдоль; панцирь разваливался надвое, его беззащитное содержимое было готово выложить деньги и удалиться, если прикажут, не получив даже совета, за которым явилось.

Соломенида, празднуя победу, пружинистыми жестами выкладывала карты. В зависимости от расклада она дозировала магическое воздействие Данилы Платоновича. Диапазон был невелик: от одной минуты до четырех. Гостю следовало закрыть рот и пристально рассматривать угрюмого Бармашова, и то же самое делала дама Соломенида. Гость сосредотачивался на вопросе, и вопрос телепатически перетекал в Данилу Платоныча. Данила Платонович, как положено медиуму, подключался к единому информационному полю и обращался непосредственно к универсальному разуму - без фамильярности, но с достоинством. Потом отфутболивал ответ Соломениде - разумеется, тоже беззвучно. Волшебница вздыхала, потому что ответы отличались расплывчатостью и оказывались неутешительными. Возникала необходимость в повторных визитах и сеансах.

Соломенида не забывала и про свое обещание лечить Данилу Платоновича.

- Энергия! - объясняла она ему, когда пребывала в добром расположении духа. - Ты, дорогой мой помощничек, получаешь энергию. Ты питаешься ею, высасываешь ее из их глаз. Они мысленно обращаются к тебе, и получается мостик. Между вами. И очень скоро тебе станет хорошо.

В отчаявшемся человеке живет не просто надежда на чудо, но готовность уверовать в любую нелепицу. Как знать? Что-то же ведь происходит, когда посетители созерцают Данилу Платоныча, а он созерцает их. К тому же у Соломениды есть диплом. Может быть, он поддельный, но ведь и фальшивые деньги суть копии настоящих. А потому возможно, что где-то существует университет, выдающий такие же дипломы, но настоящие, ибо не бывает дыма без огня. И так далее, с очевидными выводами.

Бармашов почти не верил Соломениде, но не решался бунтовать. Да и не мог. Никто его не травил, и рядовые члены очередной банды не караулили во дворе. Запорожников, жиревший на глазах от подношений, хранил волшебницу надежнее, чем многочисленные бесплотные слуги, на которых она туманно ссылалась.

24

Беды, гнавшие клиентуру к даме Соломениде, были удручающе однообразны.

Как правило, они сводились к бытовым козням, коммунальному неудовольствию, кухонно-прачечной досаде. А многие беды оказывались любовными драмами.

К моменту прихода за помощью драмы обычно переставали быть любовными и становились просто драмами. Чувство, за которое цеплялись несчастные, уже успевало покинуть их навсегда. Оно удалялось в брезгливой досаде, а те не замечали удаления и валили гуртом, требуя вернуть, приворожить, околдовать и скрепить астральными узами.

Выкачивать из этой публики было нечего, разве деньги. Их энергетика была такова, что даже профессиональный вампир поостерегся бы ее сосать. Молчаливые взаимные созерцания плохо сказывались на Бармашове. Сил, вопреки прогнозам волшебницы, не прибавлялось. Он похудел и все реже пускался в самостоятельные квартирные экспедиции. Ему не удавалось даже тихо полежать и побеседовать с бегемотом, потому что сеансы отнимали много времени. Да и бегемот отдалился, осквернился: когда приходили просители, Соломенида держала его при себе, на почетном месте, рядом с кристаллом, и заставляла участвовать в кощунственном таинстве. Данила Платонович с удивлением отмечал, что она и вправду побаивается бегемота, относится к нему почтительно и видит в нем многое. Бармашов обливался холодным потом, а в животе у него