Фарфор Ее Величества - Максим Андреевич Далин

— О! — хрюкнул Барн. — Шпингаляет, как барышня на выданье!

Опять развеселил Индара.

— Повезло тебе с ординарцем, — сказал он мне, оторжавшись. — В его обществе существование кажется менее отвратительным, чем обычно.

— Да так-то жизнь не такая уж и отвратительная, — заикнулся Барн.

Индар только хмыкнул.

Мы вышли в тамбур, и я открыл вагонную дверь. В тамбур ворвался густой запах зелени и дождя. Поезд шёл немного быстрее, но всё равно не быстрее дилижанса, и по сторонам чугунки уже стоял зелёными стенами лес. Мы подъезжали к Западным Чащам.

Индар приложил ладонь к горячему следу, оставленному Валором.

— Можно было и не ходить, — сказал он. — Чисто всё. Полувампир сам чистил. А среди этих… ни единой живой души хоть с тенью, хоть с искрой. Простецы. Не доверяет Норфин одарённым, не доверяет… нюхачам больше доверяет, чем одарённым. Смешно.

— Зато Вэгс, похоже, не слишком ценит нюхачей, — сказал я. — Я думаю, что и Норфин вряд ли, он просто не в курсе. Иначе с чего бы этому пижону прятаться в уборной? Пытается скрывать, пока может. Вся эта алхимическая дрянь… я слышал, что до ада она доводит вернее, чем спиртное.

— Ну да, Вэгс старой закалки, — сказал Индар. — И, кажется, верует всерьёз — ну так основания у него есть. Хочет думать, что сын на лоне Господнем, наивный…

— Его сын погиб в бою? — спросил я.

Индар поморщился:

— В бою… уже! Дипломатический корпус, штатский, весь в папашу. Такой же правильный был и тупой, без маневра, вместо мозгов — цемент. Карьеру не сделал, конечно, зато кому-то что-то неудачно сказал. Мне говорили, подцепил болотную лихорадку. Три дня — и с копыт… может, конечно, и лихорадка, только не заложусь. Откуда ему взять? Он ведь не выезжал из города. Прокляли, я думаю.

— Вэгс знает? — спросил я.

Индар пожал плечами:

— Может, догадывается. Ну не зря же сунулся в команду Норфина. Может, и мстить. Проклятия — дело такое… паршивая смерть, ты же знаешь. Даже простецы что-то чувствуют… Но вообще, я бы сказал, тот, кто проклял, ещё не так уж и жестоко обошёлся с этим домом. Невестку оставил Вэгсу, внуков…

Барн смотрел на него, приподняв брови, как печальный пёс.

— А что ж… могли и детей?

— В ближнем круге леди были любители, — сказал Индар с невесёлой усмешкой. — Проклясть под корень. В пепел. Я уж не говорю, как сама леди относилась… Как ты понимаешь, простецы кругом пониже не знали. Но догадывались. А незнание никого не избавило от ответственности.

— Как же они не разбежались все? — спросил Барн.

— Кто? — хмыкнул Индар.

— Ну эти… придворные? Ближний круг этот самый…

Индар как-то странно на него посмотрел. С некоторой даже жалостью, мне показалось.

— Куда ж им бежать, ягнёночек ты деревенский… В окружении леди все участники были со своим интересом… и любители азартных игр с высокими ставками… ты не поймёшь. Леди и сама была такая… специфически смотрела на жизнь.

— И ты? — спросил я.

— Я… — взгляд Индара затуманился, даже физиономия смягчилась. Но его не хватило надолго. — Что я? Какая разница! У каждого свой ад, этакий личный персональный ад — так уж устроена эта паршивая жизнь. Тебе повезло, лич, что ты при жизни не попался под руку… о, даже не леди, а так… кому-то из круга. Я уж про твоего пажа не говорю. Такие при нашем дворе считались едой.

— Что? — удивился Барн.

— Жратвой! — рявкнул Индар. — Мясом! Всё. Вагон в порядке. Я иду в купе, а вы — как хотите.

И вышел сквозь стену, демонстративно.

— Он не смоется? — спросил Барн.

— По-моему, ему особенно некуда, — сказал я. — И Карла говорила, что он привязан ко мне… может, и так. Да и наплевать.

Мне не хотелось уходить. Я встал в открытых дверях, подставил лицо ветру и дождю и стал смотреть вперёд. Мелкие капли стекали по фарфору, как по живой коже, это было мучительно приятно — и я отчётливо, как на светокарточке, в сером утреннем свете, увидел Карлу, как она шла через улицу от офицерского приюта под таким же мелким дождём, а за ней семенила Тяпка.

Видение было настолько прекрасным, что мысли занесло в дивное будущее, где Норфина убили, мы приехали, а он уже мёртв, мы и Перелесье друг другу не нужны, мы возвращаемся домой, у нас впереди долгое, долгое тепло…

Из этой блажи меня выдернул звук открывающейся двери, ведущей в тамбур из вагона.

Глава 4

Он явно не ждал нас тут увидеть — его заметно тряхнуло. И на лице появилось и тут же исчезло болезненное разочарование.

— Ох, простите, — сказал он с досадой. — Я помешал, да?

Я вспомнил имя этого парня: Ликстон из дома… травы какой-то… Осоки? Папоротника? Чего-то такого, лесного. Один из перелесских газетёров, тот самый шустрый парень, который на базе в Синелесье ходил за Карлой по пятам, как пришитый, таская с собой светописец. Лохматый, пронырливая морда, цепкие глазки и одёжка с дурной претензией какой-то: жёлтый галстук в красную капочку и запонки из громадных поддельных бриллиантов.

И при нём — портфель. Здоровенный раздутый портфель. Тяжёлый.

— Не помешал, — сказал я. — Проходи.

Он поставил портфель на пол и тут же снова поднял. Тоскливо взглянул на открытую дверь вагона и пробормотал с ещё большей досадой:

— Да что уж… я, мессир, пойду, пожалуй…

— Постой, — сказал я. — Ты что, собрался сигануть из поезда на ходу? А зачем, прости мне моё любопытство?

Он дёрнулся ещё заметнее. По-настоящему боялся, видно без очков.

— С чего это вы взяли, мессир некромант?

— Ну, так-то люди редко таскают портфели по вагону туда-сюда, — сказал я. — Если только не собираются свалить с вещичками.

— Убиться не боишься? — спросил Барн. — Машина-то вроде медленно идёт, а всё ж таки… грохнешься — костей не соберёшь.

Ликстон вздохнул и снова поставил на пол портфель. Подошёл ближе к двери и стал смотреть на дождь и стену леса, медленно плывущую вдоль чугунки.

— Дома вернее грохнут, — сказал он тихо. — Надо было рвануть ещё в Столице… но… не знаю… не рискнул… полно начальства, аристократы, жандармы, хватились бы… а тут, быть может, и обошлось бы.

— И кому ж ты дорогу перешёл? — спросил я. — И что ты собираешься делать в этих лесах со своим портфелем? По лесам сейчас можно ходить строго с Даром или с оружием — у тебя есть хотя бы что-то одно?

— Дома ни Дар, ни оружие не помогут, — хмуро