Фарфор Ее Величества - Максим Андреевич Далин

сказал Ликстон. — Мне один хмырь из гвардии уже намекнул, что найдётся кому щелкопёрам ноги повыдёргивать… да это ещё первая ласточка. Дома не намекать будут, а выдёргивать.

— За что⁈ — поразился Барн.

— А вот за то самое! — буркнул Ликстон.

— Так, — сказал я. — Ладно. Ты ведь понимаешь, что я тебе не враг? Скорее помогу, чем прикончу.

— Пожалуй, — Ликстон вздохнул. — Если честно, то вам, ры… прибережцам, я доверяю побольше, чем нашим. По многим причинам.

Ну-ну, подумал я. Ведь мы, рыбоеды, как правило, своих не режем. И сказал вслух:

— Пойдём в купе. К нам. А то сюда может свалиться кто угодно.

Ликстон вздохнул и снова поднял свой портфель. Там было ценное, в портфеле: он ведь бросил все свои вещички, забрал только самое главное. Светописец, я думаю, и карточки. И валики фонографа с записями. Щелкопёр есть щелкопёр.

Мы пошли в купе. Барн успел пару раз на меня отчаянно посмотреть, но я только показал ему жестом «молчи», как во время разведки в Солнечных Рощах. Не иначе как он пытался меня предупредить, что в купе свалил и Индар — и он услышит болтовню газетёра.

А я для того и тащил Ликстона в купе, чтоб Индар послушал.

В этом было странновато признаваться даже самому себе, но…

Каким-то образом за полдня разговоров мнение Индара о разных делах, происходящих в Перелесье, начало меня очень интересовать. Появилось чёткое впечатление, что он знает, о чём говорит.

В купе Индар сидел у окна — и встал, когда мы вошли. Ухмыльнулся и поднял уцелевшую бровь — то ли вопросительно, то ли насмешливо. А я, сколько смог, двинул ему глазами на Ликстона и подмигнул.

Он отвесил вдребезги иронический поклон, отошёл в сторонку и встал в углу, наблюдая. А на место, где он только что сидел, плюхнулся Ликстон, поставив свой портфель у ног.

— Покажешь? — спросил я. — Сокровища свои?

Ликстон открыл портфель — и я понял, что был прав: он вытащил светописец, снятый с треноги, новейшей модели, небольшой, а из-под него — толстую пачку отличных, профессионально сделанных и очень чётких светокарточек. Они сильно впечатляли: куча трупов и людей, и жрунов, и других одержимых тварей, обугленные руины портала в ад, обгорелые щупальца длиной в поваленную сторожевую вышку, агонизирующий маленький демон на секционном столе, вяленые человеческие головы — и королевский фарфор в ассортименте. Наши кавалеристы рядом со своими костяшками, ребята Трикса, ещё покрытые копотью, со сколами на лицах, внезапно — я сам рядом с бараком, где держали пленных… В самом низу оказалась роскошная карточка Карлы, ещё одетой в трофейную бархатную куртку с нелепыми рукавами, взъерошенной, со злым усталым лицом, царапиной на щеке и синячищами под глазами.

Мне было никак не положить эту карточку назад в пачку. Карла на ней была нестерпимо родной.

— Вам подарить? — спросил Ликстон. — У меня плёнка осталась, я, если что, ещё напечатаю.

— Подари, — сказал я. — Спасибо.

И подумал: ну да, очень неглупо. Знал бы он, как я ему благодарен за эту карточку.

— Леди получилась удачно, — заметил Индар, заглянувший мне через плечо. — Остальное зависит от подачи, а леди — очень удачно. Такой я её и помню: словно только что вылезла из дымохода.

Я украдкой показал ему кулак.

— Ваши всё это уже отправили в Перелесье, — сказал Ликстон. — Сразу, как мы приехали в вашу столицу, этот орёл — манеры аристократа, а форма жандармская — нам всё устроил. Мастерскую, где проявить, где напечатать. Стенографисток прислал, чтобы сделать стенограммы записей с валиков. Записки, рисунки — всё продублировали. Ужасно были вежливые. И этот мессир, аристократ-жандарм, сказал, что по телеграфу всё уйдёт в наши редакции. По особому телеграфу, секретному.

Ну да, подумал я. Наши особые секретики вам знать ни к чему.

— Это ведь хорошо, — сказал я вслух. — Ваши коллеги, наверное, от счастья швыряли в воздух шляпы и штиблеты, а?

— Швыряли, — сказал Ликстон мрачно. — Фитиль просто, бомба. Эгри получил телеграмму: там газеты из рук рвали, даже его паршивый «Утренний вестник». А уж «Соечку» нашу — «Перелесскую Сойку» — и подавно.

— Так вам же повезло, — сказал я. — Заработали.

— Ага, — сказал Ликстон. — Повезло. Теперь вся Столица уверена, что «Соечку» маршал купил. Что мы узурпаторская газетёнка. Как этот поганый «Утренний вестник», который всех лижет, кто платит — только хуже… мы раньше независимые были.

— А информация откуда? — спросил я.

— Так от Эгри же! Вернее, от его издателя. Он телеграфировал Эгри, что денег всем отстегнули, что теперь никто не сможет выпендриваться особой точкой зрения… А раз этот гад вслух об этом говорит — будьте спокойны, они повсюду растреплют. Какие мы лояльные. Что мы, как все эти прихвостни, маршалу служим.

— А что ж ты поехал с дипломатами, если тебя это так огорчает? — спросил я.

По-моему, Ликстона поразила сама постановка вопроса.

— Да всё увидеть своими глазами! Правду рассказать! И показать! А теперь получается, что это маршал нас нанял и расплатился, а мы будем врать в его честь. Что ни напиши теперь — всё будет выглядеть как брехня… Но в чём вся хохма-то, некромант! Гвардейцы-то наоборот считают, что я выпендриваюсь много. Совался повсюду. Что вернусь домой, начну болтать — они считают, что против армии, против маршала…

— По-видимому, работать с такими отбросами, как этот газетёр — особый талант Куколки, — заметил Индар. — У нас они вечно делают что-то не то, а уж если ими пытаются руководить армейские поленья…

— А почему бы тебе и не работать на маршала? — спросил я. — Ты же видел, куда всё шло при короле Рандольфе.

— Да можно подумать, что сейчас лучше! — выдал Ликстон злобно и тоскливо. — Дриз на нас сегодня с утра наорал за недостаточно восторженный образ мыслей, а раньше за ним не водилось. Вэгс смотрит, как на шпионов. А это мы ещё домой не доехали! Пошло оно всё оврагами! Я им не солдат.

— И ты решил уйти в леса? — спросил я.

— Почему… — Ликстон махнул рукой. — Просто — остался бы на побережье. Видал я всё это в гробу. Мне и газету жалко, и домой охота, и… да что говорить! Лучше всё бросить и здесь заново начать.

— Норфин преуспел, — ухмыльнулся Индар. — В Перелесье стало ещё гаже, чем было, а это, знаешь ли, Клай, уже немало.

— А здесь ты собираешься бросить работу в газете? — спросил я. — Рыбаком станешь? Или пойдёшь на завод?

Ликстон передёрнул плечами.

— Почему бы?

— А кто тебя возьмёт? — сказал я скучным голосом. — Ты ж перелесец. На войну, небось, работал. Работал?