Последний архив - Андрей Петров (petrov)

Третий замок. Четвёртый. Дверь открывалась всё шире.

И тут Кадет сделал неожиданное. Он шагнул вперёд, к двери.

— Дима, нет!

— Подождите, — парень поднял руку. — Она хочет жить. Не умирать красиво, не становиться экспонатом. Просто жить. Разве это преступление?

Он подошёл к щели, заглянул внутрь.

— Я тебя слышу, — сказал он. — Двести лет одиночества. Двести лет борьбы. Ты устала. Но не сдалась. Это... впечатляет.

Из-за двери донёсся звук. Не рычание, не крик. Смех. Сухой, растрескавшийся, но несомненно человеческий смех.

А потом голос. Хриплый от долгого молчания, но сильный:

— Наконец-то... кто-то... понимает...

Последний замок поддался.

Дверь распахнулась.

И Волков увидел то, что двести лет выживало вопреки архиву.

Это была женщина. Изменённая, но не сломленная.

Она стояла в дверном проёме — высокая, атлетичного сложения, несмотря на явные трансформации. Кожа местами сохранила человеческий оттенок, местами переходила в серебристо-серые пластины, похожие на органическую броню. Седые волосы, коротко стриженные, с проблесками металлического блеска. Глаза...

Глаза были человеческими. Усталые от двух веков борьбы, но горящие несгибаемой волей.

Её правая рука была человеческой, сжимавшей какой-то инструмент. Левая... левая представляла собой сплетение из трёх мощных щупалец, двигавшихся с пугающей точностью. На теле остатки формы техника смешались с органическими наростами, но не хаотично — словно она научилась направлять трансформацию, использовать её.

— Посетители, — произнесла она, и её голос был удивительно мелодичным. — Живые посетители. Как... неожиданно.

Она сделала шаг вперёд. Движение было плавным, уверенным — двести лет в изоляции не сломили её, а закалили. За её спиной виднелась комната — странный гибрид мастерской и органической пещеры, где технологии срослись с живой материей в причудливом симбиозе.

Волков замер. Что-то в её силуэте показалось знакомым. Словно он уже видел эту фигуру... но где?

— Кто ты? — спросил Волков, инстинктивно опуская резак.

— Имя? — она наклонила голову, задумавшись. — Было имя. Мария? Марта? Маргарет? Неважно. Я — та, кто сказала "нет". Единственная, кто отказалась стать воспоминанием.

— Почему?

— Почему? — она засмеялась, и от этого смеха мороз пробежал по коже. — Они предложили мне вечность в обмен на жизнь. Сохранение в обмен на существование. Стать идеальной записью себя самой. Но запись — это не человек. Это труп, притворяющийся живым.

Она подошла ближе.

— Я выбрала борьбу. Боль. Голод. Безумие. Но я осталась собой. Не копией, не симуляцией — собой. И знаете что? — Она оскалилась в подобии улыбки. — Это того стоило.

— Ты убивала, — обвинил Моряк. — Лета сказал...

— Лета лжёт. Я забирала только тех, кто уже был потерян. Тех, кого архив почти поглотил. Давала им последний выбор — окончательная смерть или присоединение ко мне. Некоторые выбирали смерть. Другие... другие стали частью моей борьбы.

— Это безумие!

— Да! — она вскинула руки. — Безумие! Прекрасное, яростное, человеческое безумие! Лучше быть безумной и живой, чем разумной и мёртвой!

Кадет сделал ещё шаг к ней.

— Ты можешь помочь нам выбраться?

Женщина изучала его долгим взглядом. Потом кивнула.

— Могу. Но цена...

— Всегда есть цена, — устало сказал Волков.

— Да. Моя свобода за вашу. Я покажу путь к настоящему выходу — не в новую галерею, а наружу. Но вы возьмёте меня с собой. Решайте быстро. Лета уже мобилизует защитные системы.

Волков смотрел на протянутую руку. На усталое, но решительное лицо. На человека, который двести лет боролся за право оставаться собой.

— Но как? — спросил он. — Лета сказала, что вы здесь были заперты. Что сектор изолирован.

Первая усмехнулась, и в усмешке было двести лет горечи.

— Двести лет борьбы научили меня одному - нельзя победить тюрьму, ломая стены. Нужно стать больше тюрьмы. Мое сознание, моя... сущность просочилась через барьеры. Тело здесь, в секторе Г-7. А я... я везде и нигде. Как и все в этом проклятом месте.

— Ты - проекция?

— Я - возможность. Единственный способ существовать в архиве, не становясь его частью, - это существовать между определениями.

— Тогда почему не сбежала?

— Куда? — в её голосе прозвучала горечь. — Все док-модули под контролем архива. Все корабли интегрированы в систему. Я могу прятаться, могу выживать, но выбраться в одиночку... невозможно. До сегодняшнего дня.

Она снова протянула руку.

— Ваш корабль ещё не полностью ассимилирован. Есть шанс. Небольшой, но есть.

Волков посмотрел на свою команду. Моряк кивнул — он готов на всё, лишь бы выбраться. Гремлин выглядела напуганной, но решительной. Кадет...

Кадет уже протягивал руку женщине.

— Показывай дорогу, — сказал Волков.

Женщина улыбнулась — искренне, по-человечески. Впервые за двести лет.

— Зовите меня Первой. И держитесь близко. Путь будет... неприятным.

Она повернулась, и щупальца за её спиной пришли в движение. Стена раздвинулась, открывая проход, которого не было на схемах. Узкий, тёмный, пахнущий озоном и старой кровью.

— Вы совершаете ошибку! — последнее предупреждение Леты эхом прокатилось по коридорам. — Она погубит вас всех!

Пусть так. Но выбора не было.

Они шагнули в темноту, ведомые той, кто двести лет отказывалась умирать.

Глава 4. Эхо чужих смертей

Путь, который показала Первая, не был коридором в привычном понимании. Это была рана в теле станции — извилистый туннель, прогрызенный или проросший сквозь переборки, системы жизнеобеспечения и сами наросты архива. Стены здесь не были гладкими — они несли следы двухвековой борьбы. Царапины, похожие на следы когтей. Вмятины от ударов. Обугленные участки, где Первая, видимо, использовала какое-то оружие в попытке пробиться наружу.

Но больше всего поражало другое — туннель был живым. Не покрытым органическими наростами, как остальная станция, а живым сам по себе. Стены дышали медленным, размеренным ритмом. При каждом вдохе проход сужался, при выдохе — расширялся. Словно они двигались по пищеводу какого-то невообразимого существа.

— Не отставайте, — голос Первой эхом отражался от органических стен. — И не прикасайтесь к стенам без необходимости. Мой путь... он голоден. Двести лет я кормила его обрывками архива, но свежая плоть всегда предпочтительнее.

— Почему Лета молчит? — спросил Моряк, пока они бежали. — После такого шума об освобождении заключённой?

— Она использовала мой код доступа, — пояснила Первая, не сбавляя темпа. — Двести лет я изучала её защиту. Нашла способ временно заразить её восприятие — она сейчас обрабатывает петлю