Династия Одуванчика. Книга 4. Говорящие кости - Кен Лю

Поначалу освобождение захваченных островов Руи и Дасу казалось Фиро достаточно ясной целью, но после того, как он столкнулся с опытом реальной войны, ситуация изменилась. Ясности становилось все меньше, положение усложнялось и запутывалось: Нода Ми и Вира Пин, злоумышляющие против собственного народа и изобретающие изощренные пытки; стрелки из вспомогательных туземных войск, убившие Тана Каруконо; рабы, напавшие на воинов освободительной армии при попытке подняться на города-корабли, в тщетной надежде на то, что благодарные хозяева-льуку пощадят их семьи…

Если он пойдет напролом и начнет завоевывать Укьу-Тааса, ему следует быть готовым к тому, что в результате погибнет гораздо больше дара, нежели льуку.

«Но разве эти люди не обязаны и сами приложить усилия к своему освобождению? – внутренне негодовал Фиро. – Не причастны ли они к собственному порабощению, к тем ужасам, что творятся в Неосвобожденном Дара? Как могут несколько тысяч льуку повелевать сотнями тысяч местных жителей? Разумеется, покоренное население отчасти в ответе за то, что происходит!»

Он напомнил себе, что у него есть обязательства перед империей, перед армией, перед народом, поверившим в его идею. Быть может, боги хотят, чтобы император Монадэту въехал в Укьу-Тааса верхом на гаринафине, убивая всех, кто встанет у него на пути. Если жители Руи и Дасу слишком трусливы, чтобы взяться за оружие и самим спасти себя, предпочитая вместо этого служить захватчикам и поработителям, то не заключается ли его долг в том, чтобы убрать их с карты Дара, как хирург удаляет загнившую плоть? Как искоренить из мира зло, не принося в жертву тех, кто этому злу служит, пусть даже и против воли?

Пусть падает враг через каждые Десять шагов, что проходишь. Тысячу миль одолеть тебе нужно, Прежде чем новую сможешь тропу проторить.

Фиро коснулся логограмм, выгравированных на клинке На-ароэнны, считывая их при помощи пальцев. И опять ощутил, как кипящая лава струится по его жилам. Снова весь мир вокруг словно бы померк. Он был великаном, подобным одному из богов, что шагали по полям сражений в годы войн Диаспоры, вырезая мечом карту Дара, как школьник вырезает ножом логограммы из воска.

– Свобода не дается просто так, – сказал он сам себе. – Эти люди по натуре своей рабы. Такова уж их природа.

Фиро уже собирался спуститься к себе в каюту и вызвать Пуму Йему, чтобы арестовать послов Джиа и военных наблюдателей, когда услышал, как какой-то моряк поет у противоположного борта:

– Неужели я вижу падающий в долине снег? Или это дождь умывает лица детей? О моя скорбь, как сильна моя скорбь![3]

Фиро замер. Эта старинная народная песня из Кокру была ему хорошо знакома. Его мать, императрица Рисана, попросила солдат Куни Гару петь ее, когда они осаждали войска Гегемона под Рана-Кидой. Эта песня в большей степени, чем что-либо другое, побудила солдат Маты Цзинду дезертировать и предопределила его падение.

В бытность ребенком эта история озадачивала Фиро.

«Мама, ты специально предложила это тетушке Гин и папе, чтобы сберечь жизни его солдат?»

«Только отчасти, Хадо-тика. Мне не хотелось, чтобы и солдаты Гегемона тоже погибали».

«Но почему? Они ведь сражались на неправильной стороне! Им следовало бы понимать, что папа объединяет Дара, чтобы войн никогда больше не было».

«Допустим, они отстаивали не лучшие идеалы. Однако у солдат Гегемона были матери, как и у наших. Я хочу уберечь тебя от опасности вопреки всему, и мне невыносима была мысль, что те матери никогда уже не увидят своих сыновей».

«Но с какой стати тебе вдруг переживать об этих селянах? Они были невеждами и негодяями – ведь разве иначе стали бы они воевать против папы?»

«Ах, дитя мое, ты ошибаешься. Солдаты всегда сражаются ради любви: любви к жизни, любви к семье, любви к родине. Многие выбирают не ту сторону и воюют не за того господина и не за правое дело. Но твой отец любит повторять: „Эти люди плохие не по своей природе, они сделались такими из-за злодейства своих правителей“. Никогда не будь настолько уверен в собственной правоте, чтобы обречь на смерть тысячи, не испытывая даже тени сомнения».

Фиро представил себе рабов на городах-кораблях, которые добровольно пошли в огонь в надежде выиграть еще один день жизни для своих матерей и отцов, супругов и детей, братьев и сестер. Представил, как жители Дасу и Руи пытаются протянуть еще сутки, стараясь угодить хозяевам-льуку из страха за свою собственную жизнь и жизнь тех, кто им дорог.

Он постарался вообразить, что мать смотрит на него сейчас, поглаживающего На-ароэнну в уверенности, что убийства – правильный ответ на вопрос, что грядущая бойня оправданна. Бурлящая в жилах лава обратилась в лед. Охваченный стыдом, он упал на колени.

Слова тетушки Сото, сказанные когда-то давным-давно, вдруг проросли у него в сознании, подобно пылающим семенам.

Убийство – ужасная вещь, и с каждым поверженным врагом погибает частичка тебя самого. В исторических хрониках те, кто убил тысячи, сотни тысяч, миллионы людей, часто зовутся «великими», но зачастую они являются лишь пустыми оболочками, ходячими мертвецами, на которых мы переносим наше представление о героизме и благородстве.

Как же близко подошел он к тому, чтобы воплотить нарисованную тетушкой Сото картину! Как легко впасть в соблазн!

Прежде Фиро всегда думал о Джиа как о трусливой соглашательнице, слабой женщине, слишком испуганной, чтобы противостоять льуку. Но теперь вдруг увидел ее в другом свете. Неужели она с самого начала понимала, что его мечта об освобождении Неосвобожденного Дара не более чем тлен? Всегда знала, что цена победы окажется слишком высокой, что нет иного пути, кроме как как сжиться со злом, принять несправедливый мир?

Под холодным взглядом звезд Фиро утер горькие слезы: опыт – это единственное благо, что приходит с поражением.

Тем временем в Пане

Едва обнаружив, что находится на вершине башни Любования Луной, Джиа поняла, что ей в очередной раз снится кошмар.

Бодрствовать в последние дни ей давалось с трудом. Она держалась благодаря различным растительным снадобьям, понимая, что тем самым травит себя. Но иначе просто не могла: сон, наполненный пугающими видениями, вынести было куда сложнее.

Восходящий столб дыма обрел облик женщины в одежде с длинными рукавами.

Джиа с ужасом вглядывалась в Рисану. У женщины, сотканной из дыма, не было глаз, но просвечивающие сквозь нее звезды были подобны тысячам обвиняющих очей,