Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

для него личным поражением. Взгляд Мирослава скользнул по его фигуре, по едва приметному напряжению челюсти, по сжатию губ, по скрытой, но оттого ещё более явственной линии усталости на лице.

— Вы Миргородский? — голос был твёрдый, чеканный, но в нём была какая-то скованность, будто каждое слово давалось с усилием.

— Да, проходите. Садитесь в кресло, — голос Мирослава прозвучал ровно, почти безэмоционально, но в этом спокойствии скрывалась внутренняя готовность — готовность к тому, что сейчас перед ним не просто пациент, а нечто большее, нечто требующее предельного внимания.

Пациент вошёл медленно, но решительно, как человек, привыкший не подчиняться обстоятельствам, а подчинять их себе. Но здесь, в этом кабинете, власть смещалась, пусть даже он пытался этого не показывать. Мирослав чувствовал это — в каждом шаге, в каждом движении. Альфа. Сильный, уверенный, но даже его уверенность сейчас рассыпалась мелкой крошкой напряжения.

— Мне вас советовал один знакомый, говорит, у вас руки лёгкие, — наконец заговорил он, но в голосе его проскользнула странная интонация, не то насмешка, не то сомнение.

— Посмотрим, — отозвался Мирослав, не меняя выражения лица.

Альфа сел, но сел так, будто в любой момент мог вскочить обратно, будто его тело не желало принимать это вынужденное подчинение обстоятельствам. В нём было что-то отчаянно противоречивое — напряжённость бойца, который привык к боли, но не к чужим рукам, которые эту боль должны устранить.

— Но если честно, не люблю я врачей… особенно стоматологов, — буркнул он, скрестив руки на груди, словно стараясь отгородиться от происходящего.

Мирослав едва заметно улыбнулся. В этом была истина, с которой не спорили.

— Никто не любит, — спокойно ответил он, надевая перчатки, с мягким шелестом натягивая их на пальцы. — Но давайте разберёмся с вашей проблемой.

Тишина повисла в воздухе, густая, почти осязаемая. Жуков молчал, но его челюсть чуть дрогнула, будто он хотел что-то сказать, но передумал. В этом молчании было больше напряжения, чем в любом разговоре.

А Мирослав смотрел на него, смотрел пристально, изучающе, и в этой минутной паузе он вдруг понял — перед ним не просто пациент. Перед ним человек, который привык подавлять боль, привык не признавать слабость. А слабость, каким бы высоким ни был статус, всегда была преступлением.

И тем не менее, он здесь.

И это уже само по себе значило больше, чем он, возможно, был готов признать.

Мирослав, не спеша, потянулся к инструментам, а затем, едва ощутимо сжав пальцами холодный металл зеркальца, приподнял его, заметив, как мышцы на лице Жукова мгновенно напряглись. Это было почти неуловимо — едва заметное движение, едва ощутимое сокращение век, но Мирослав видел это. Он слишком хорошо знал, как ведут себя альфы, когда оказываются в положении пациента. Особенно такие, как этот.

— Расслабьтесь, — проговорил он спокойно, но его голос был чётким, ровным, таким, каким должен быть голос врача, у которого нет права дрогнуть перед пациентом. — Я ничего не буду делать без вашего разрешения. Скажите, как давно вас беспокоит зуб?

Жуков усмехнулся, но в этом слышалось больше раздражения, чем искренней насмешки. Этот смех был почти защитной реакцией, последним барьером, который ещё отделял его от признания того, что он, как и любой другой, может испытывать слабость.

— Давно. Думал, само пройдёт. Не прошло.

Мирослав слегка кивнул, как будто этот ответ был для него самым ожидаемым. Альфы. Они всегда считают, что боль — это нечто временное, преходящее, что стоит лишь перетерпеть, и она исчезнет. Будто бы организм подчиняется их воле так же, как подчиняются им другие люди. Омеги. Подчинённые. Враги. Мир. Всё. Но тело… тело не слушается. И вот тогда они оказываются здесь, перед врачом, перед тем, кому вынуждены доверить самое уязвимое, что у них есть.

Он медленно, осторожно, но уверенно начал осматривать ротовую полость пациента. Уже на первых секундах он понял: всё гораздо хуже, чем ожидалось. Гнойное воспаление, глубокая чувствительность — проблема зашла слишком далеко. Мирослав ощущал это почти интуитивно, как ощущает опытный врач, когда перед ним человек, чья болезнь давно перестала быть просто болезнью, но стала чем-то большим — отражением его характера, его привычек, его страха перед врачами, перед слабостью, перед самим собой.

— Это не просто боль, — произнёс он, опуская инструменты и пристально глядя на Жукова. — Вам давно нужно было прийти. Инфекция уже разошлась.

Жуков молчал, но его пальцы едва заметно сжались на подлокотниках кресла. Этот жест был самым красноречивым ответом, который Мирослав мог ожидать. Он видел это сотни раз — в глазах омег, которые привыкли терпеть боль, потому что иначе их не поймут, в глазах альф, которые терпят её, потому что иначе они перестанут быть альфами.

— Дело серьёзное, — продолжал Мирослав, всё так же спокойно. — Если не удалить зуб и не провести лечение, последствия могут быть хуже.

Жуков нахмурился. Мирослав заметил, как его тело стало напряжённее, как в нем боролись два противоречивых желания: первое — встать и уйти, потому что никто не смеет указывать ему, что делать, второе — остаться, потому что где-то глубоко внутри он понимал, что врач прав.

— Я не люблю, когда со мной возятся, — наконец произнёс он глухо, с той самой нотой раздражения, которая обычно возникает у людей, когда им напоминают о том, что они не всесильны.

Мирослав молча положил инструменты, опёрся ладонями о стол, прищурился, изучая его.

— Послушайте, товарищ Жуков, у вас есть два варианта: либо мы решаем проблему сейчас, либо позже вам уже понадобится не просто врач, а хирург. Какой вариант вам ближе?

На мгновение повисла тишина.

Жуков хмыкнул. Это был не совсем смех, не совсем насмешка — скорее, принятие неизбежного. Он медленно кивнул, но во взгляде его всё ещё тлело напряжение.

— Делайте, что надо.

Мирослав кивнул в ответ.

Он знал: эта борьба ещё не закончена. Она только началась.

Мирослав сосредоточенно готовил инструменты, его пальцы двигались уверенно, но не торопливо. Он чувствовал — пациент перед ним напряжён, и это напряжение было не только физическим. Оно глубже, коренилось в чём-то, что было заложено годами, может, даже десятилетиями. Альфы редко доверяют врачам, а особенно таким, как он — омегам. Но если Жуков уже оказался