Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

Федор в улыбке расплылся:

– Да, Мишка. Волхвы.

Михайла дух перевел незаметно. Ну, кажись, поверил… волхвы, как же! Три раза ха, не оберешься греха! Кому другому расскажи, авось со смеху не подохнут! Волхвы!

Да ведьмы у тебя в роду, и мамашка твоя ведьма, сразу видно!

Только дурак не разберется, а меня ты таким дураком и считаешь, сразу видно.

– Сегодня, как вечер будет, все уснут. Тогда мы с тобой к Борьке в покои пойдем.

– Государь?

– Не хочу я Устинью без защиты оставлять. И с Борькой сквитаться хочу. Они как раз спать будут. Борьку я руками своими удавлю, а Устю… сам бы донес, да боюсь не справиться, все ж не перышко она. Надобно будет ее из палат государевых унести, в дом Истермана. Сначала. Потом найду я, куда ее спрятать так, чтобы мамаша моя не проведала ничего, не помешала нам.

И так Федор при этом облизнулся, что Михайлу аж замутило. Неуж не понимает царевич – не полюбят его, хоть он наизнанку вывернись! Не просто не полюбят, возненавидят!

Спросить?

Так почему б и не спросить…

– Государь, думаешь, забудет она мужа?

Федор аж слюной брызнул, так разозлился:

– Я ее муж! Я!!! Борька ее обманом получил!!!

– А все ж она счастливой выглядит. – За слова эти Михайла гневный взгляд получил, но не остановился: – И ребеночка носит, с ним что, государь?

– Ничего. Не будет ребенка. А со временем забудет она обо всем, меня полюбит.

И с такой жуткой уверенностью Федор это говорил, что у Михайлы наново мороз по позвоночнику пробежал.

Не сомневается Федька, не притворяется, и вправду он так думает, и не волнует его чужое мнение. А ведь любит – или думает, что любит, – Устинью.

Неужто и он, Михайла, такой же?

Так Михайла увлекся этой мыслью, что едва сообразил Федору ответить:

– Я с тобой, государь. Как прикажешь, так и сделаю.

Федор довольно улыбался.

А Михайла…

А он тоже улыбался.

Много чего этой ночью решится.

* * *

– Андрюшенька!!!

– Пусти меня!

Сто раз уж пожалел боярич Андрей, что по-хорошему с бабой дурной расстаться хотел! Какое там! Двести раз!

Цепляется за него Степанида, за одежду хватает, воет, ровно по покойнику… Вот чего ей надобно? Побаловались – и хватит! Порадовали друг друга…

Ладно, он боярыню порадовал, хоть и не поймет сейчас, для чего оно ему надобно было? И не так чтобы очень хороша собой боярыня, и в матери ему годится, а как затмение какое нашло! И ведь хорошо ему было, ровно в дурмане сладком.

А сейчас прозрел вот…

Не люба, и что ты хочешь тут сделай. И окажутся они в кровати, так ничего ему со старухой не захочется!

А ведь воет!

Рыдает, а боярич жестоким человеком не был, бабских слез не любил.

– Прости, а не могу больше, не люба ты мне! Ну, хватит плакать…

Куда там успокоиться!

Пуще прежнего взвыла Степанида, аж стеклышки цветные затряслись в рамах узорчатых. Минут пять ее Андрей пытался успокоить, а потом как мужчина поступил: плюнул на все, да и сбежал, буркнув, что за водой пошел.

Ага, к ближайшему трактиру.

За живой водой, сиречь вином крепленым.

Хватит с него истерик да дурости бабьей, и ведь смог же он как-то с этой… Самому себе удивляться впору!

А не было в том ничего удивительного.

Зелье приворотное, оно ведь на всех по-разному действует. Кому и капли хватает, а кому и бочка надобна. У кого мигом привыкание возникает, кто годами держится, подливать не надобно…

Бывает всякое.

Андрей Ветлицкий как раз из устойчивых оказался. А может, из слишком легкомысленных, каждая женщина ему нравилась, с каждой попробовать хотелось, что ж себя одной-то ограничивать?

Зелье приворотное и то с его легкомыслием природным не справилось!

Подливала Степанида сначала по капле, потом по три, а потом и по десять. А оно заканчивалось…

А новое сварить и некому.

Нет Евы.

Могла б Степанида, сама бы за Книгу взялась, к котлу встала, да только нет у нее умений таких. Нету. Все б за них отдала, что могла, все.

Не возьмут.

Андрю-у-у-у-у-у-ушенька!

И глаза-то у него светлые, и руки ласковые, и кудри шелковые, и губы медовые… Да за что ж ей горе-то такое!

Скорчилась на полу боярыня, руки к животу прижала, ровно от боли нестерпимой. А может, и не было у нее сил терпеть, душевная-то боль, она тоже когтями рвет.

Не могла она полюбить?

Вот и неправда ваша, о первой любви и поют, и пиесы ставят, а о последней? Той самой, что на склоне лет прийти может? Не к каждому она приходит, но ведь и не спрашивает, и не разбирает, кого полюбить. И не всегда такие истории сча́стливо заканчиваются…

Может, и начиналось все у боярыни с блуда да с похоти, а вот во что вылилось. Она бы и из палат государевых ушла, и в деревню уехала, лишь бы рядом был Андрюшенька…

– Все одно вам жизни не дали бы. – Голос тихий был, участливый.

Степанида подскочила, ровно иголкой ее ткнули.

– ЧЕГО?!

Варвара Раенская рядом на пол опустилась, по плечу ее погладила:

– Сама подумай, боярин Ветлицкий тебя бы со свету сжил, а кто защитит? Кто заступится? Борька? Или пакостница его?

Степанида лицо рукавом вытерла, носом хлюпнула.

– Уехали б мы…

– И никто вас не нашел бы? Сама-то ты себе веришь? Ехать – деньги надобны, да на прожитье, да дом, да холопы… Не Андрейка ж твой работать станет, да и не умеет он ничего! Ни воевать, ни торговать, одно достоинство у парня, да ты ж им делиться не захочешь!

– Язык придержи!

Варвара и придержала, плечами пожала примирительно:

– Прости. А только сама знаешь, права я.

Не хотелось боярыне Степаниде это признавать. Но… права, хорошо. А дальше-то чего?

– И про далее поговорим. Вот послушай, что придумалось мне. Только одна не справлюсь я, а когда нас двое будет, умных да хитрых, не будет нам преград.

– И что ты придумала?

– Книгу в другой род передать.

Степанида слушала, думала, потом кивнула серьезно:

– Может и получиться, когда так-то. Когда ты это сделать хочешь?

– Завтра надо будет посмотреть, что сегодня ночью получится. Тогда и начнем.

– Хорошо.

Встала боярыня с пола, Варваре подняться помогла. Спелись, сшипелись две гадины, у каждой интерес свой, да совпали к нему дорожки. А дальше, может, и расползутся они в разные стороны, но пока идти им рука