Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

Ночная Москва была иной, чем днём: здесь не гремели трамваи, не слышались отрывистые команды, не было той непрестанной гонки за чем-то неуловимым. Здесь город дышал медленно, лениво, вбирая в себя тени людей, скользящих по тротуарам. Каждый был сам за себя, но все вместе образовывали нечто большее — единый, безликий организм, по которому струилось безмолвное напряжение. Мирослав знал этот ритм, чувствовал его нутром, так же, как чувствовал, что что-то изменилось. Вечерний воздух не был таким, каким он оставлял его утром: теперь он напоминал тугой, липкий покров, охватывающий его плечи.

Он оглянулся. Взгляды. Где-то за спиной, на периферии зрения, на границе ощущений. Кто-то смотрит, кто-то следит. Но кто? Прохожие мелькали перед глазами, но ни один не задерживался, ни один не выделялся. Мирослав пошёл дальше, но тревога осталась, прилипла к затылку, словно тень, которая не исчезнет, как ни старайся.

Омега. Он был омегой, и в этом мире это значило больше, чем просто слово, больше, чем простая биология. Это было клеймо, невидимое, но весомое. Омега мог работать, мог носить белый халат, мог даже говорить с альфами на равных, но никогда не мог забыть, кем он был. Это было в крови, в воздухе, в каждом невидимом взгляде, в каждом еле уловимом жесте. Даже сейчас, когда он шёл по улицам, и никто не касался его напрямую, он чувствовал это — привычное, давящее ощущение. Как будто сам воздух Москвы напоминал ему, кто он.

Альфы не ходят так. Альфы идут уверенно, их шаги звучат иначе, их движения уверены и точны. Мирослав знал, как они двигаются, знал этот напор, эту непоколебимость. И теперь, когда за ним следили, он не мог не думать, что это один из них. Или тот самый, или кто-то другой — не имело значения.

Он сжал пальцы в кулаки, едва заметно, будто убеждая себя, что в этом нет ничего особенного. Это просто ночь. Просто влажный асфальт. Просто чужие взгляды, которые, возможно, даже не направлены на него. Но он знал, что ошибается.

Голос прорезал тишину, точно острая игла, и без того натянувшуюся, как сухожилие, ткань мысли. Мирослав вздрогнул, но не повернулся сразу. Вместо этого он выпрямил спину, будто этот едва заметный жест мог вернуть ему утраченное спокойствие. Шаг его стал ровнее, размереннее, но каждый следующий давался с трудом, словно воздух вокруг сгустился, словно под ногами образовалась вязкая, невидимая трясина.

— Не ожидал, что увижу вас так поздно, доктор, — произнёс альфа. Голос не спешил, не давил, но уже сам по себе был границей, обозначенной без лишних слов.

Мирослав знал этот голос. Знал и его тембр, и его спокойствие, и ту едва заметную игру, что угадывалась в интонации. Но, главное, он знал, что тот не говорит впустую. Этот человек не бросает слов просто так — каждое сказанное им что-то значило, и значит, имело смысл и само его появление здесь, сейчас, в этот момент, когда ночь, когда дождь, когда город уже спит, а те, кто не спит, предпочитают оставаться в тени.

Он мог бы не отвечать. Просто пройти дальше. Но шаги. Ровные. Чужие. Они не спешат, но и не замедляются. Идут в ногу, будто между ними и правда что-то общее, будто он не один. Мирослав ещё раз глубоко вдохнул, словно хотел запомнить этот момент, запечатлеть его внутри себя, а затем, через секунду, может, две, остановился.

— Поздно? — спросил он наконец, чуть повернув голову, но не глядя прямо. — А вам, значит, не поздно?

Альфа молчал. Он не стоял на пути, не заграждал дорогу, не делал ничего явного, но всё его присутствие ощущалось так, будто дорога действительно была перерезана. Не физически. Нет. Просто пройти дальше было невозможно. Потому что было бы странно. Потому что было бы бегством. Потому что, если Мирослав сейчас пойдёт дальше, это будет значить что-то, чего он сам не сможет объяснить.

Он посмотрел на него наконец. Не сразу, неохотно, но посмотрел. Альфа стоял в тени фонаря, так, что свет выхватывал только часть лица, но этого было достаточно, чтобы увидеть выражение — не насмешку, не раздражение, даже не скуку. Нет, в этом взгляде было что-то другое. Что-то… интерес. Да. Интерес. И это было хуже всего.

Мирослав не замедлил шаг, не остановился, не поддался ни на миг той тишине, что вдруг повисла между ними, пропитанная чем-то трудноуловимым, будто воздух сгустился, стал гуще, цеплялся за кожу, давил на виски. Он сделал ещё один шаг, другой, зная, что каждый последующий даётся ему всё тяжелее.

— Если вам снова нужна помощь врача, приходите утром, — сухо, но ровно, даже бесстрастно, даже слишком ровно.

Он сам услышал, как это прозвучало, услышал эту чуждую ему уверенность, словно говорил не он, а кто-то другой, кто-то, кто давно уже привык к таким встречам. И, быть может, в этом было что-то правильное — в этой отстранённости, в этом отголоске безразличия, в этой заранее поставленной границе. Но в то же время было что-то неправильное. Потому что этот человек не знал границ. Он не переступал их, нет. Он просто двигался так, будто их не существовало вовсе.

— Может быть, мне нужна не только врачебная помощь, — прозвучало это почти неторопливо, почти рассеянно, но в голосе сквозило что-то ещё, что-то невидимое, тонкое, как волосок, натянутый на пределе.

И вот тогда Мирослав сделал паузу. Не остановился, нет, но его шаг сбился, будто под ногами вдруг оказался пустой участок дороги, провал, яма, чернота, в которую он не хотел смотреть, но которая уже смотрела на него. Он не повернул головы сразу. Дал себе секунду. Дал себе возможность сделать ещё один вздох, прежде чем встретить этот взгляд.

— Пожалуй, не лучший способ намекнуть на проблемы с давлением или желудком, — чуть усмехнулся, но губы остались холодными, не было в этом ни тени участия, ни тени понимания.

Он думал, что этот ответ поставит точку. Что это будет та тонкая линия, через которую нельзя переступать, что эта усмешка станет стеной, за которую не проникнет ни одно лишнее слово. Но стоило ему снова поймать этот взгляд — не вызывающий, не требовательный, нет, какой-то другой, со скрытой, медленно раскрывающейся вуалью чего-то, чего он не мог назвать, — как он