Князь Барбашин 3 - Дмитрий Михайлович Родин

ту кампанию не было, так что совет Ганзы не рискнул доверить ему столь сложный в дипломатическом отношении поход. И предложил возглавить ганзейский флот ратману Граверту, как самому опытному и прославленному бефельсхаберу, громившему датчан у Борнхольма и голландцев у Хеля. Вот он и не отказался.

А теперь стоял на палубе своего флагмана и напряжённо гадал, как ему поступить?

Ибо русская армада появилась под стенами Ревеля довольно неожиданно, потому как с островов, где были выставлены наблюдательные пункты, никто о подходе чужого флота не сообщил. Но вот они, их боевые корабли, величаво встают на якорь вне пределов досягаемости крепостных орудий. Как, впрочем, и корабельных тоже. Всё же не зря он прислушался на этот раз к интуиции и оставил боевые корабли на рейде, словно укрывая ими торговцев от нападения с моря.

Нет, всё же ревельцы в своём отношении к безопасности оказались излишне самоуверенны. И если город был окружён достаточно крепкой стеной, то вот гавань охранялась излишне слабо. Лишь в последний год горожане озаботились этой проблемой, но временные батареи, выстроенные на островах и в устье реки Харьяпеа были явно недостаточны для того, чтобы считать порт безопасной стоянкой.

Когда оба флота застыли в напряжённом ожидании друг перед другом, с огромной русской карраки, над которой реяли адмиральские флаги, была спущена небольшая парусная ёла, которая стремительно достигла ревельского пирса, высадив на него парламентёра с белым флагом, где его уже встречали представители городского рата и представитель союзного флота. Молодой сын боярский в нарядном кафтане и довольно напыщенный от собственной роли, привёз городу и ганзейскому флоту ультиматум. Согласно которому Ревелю предлагалось сдаться на милость русского царя, а остальным ганзейцам доводилось, что гавань Ревеля и всех иных городов Ливонии, кроме тех, что уже отложились под царскую руку, является зоной боевых действий, закрытой для судоходства и все суда, независимо от их принадлежности, будут считаться в этих водах законной целью для русского флота. При этом русский адмирал в милости своей даёт ганзейским морякам возможность избежать ненужного кровопролития и сутки, чтобы покинуть Ревель. Те, кто выполнит его условия, после всестороннего досмотра и изъятия грузов, принадлежащих ревельским гражданам, а также самих ревельских граждан, будут пропущены в море. Оставшиеся же пусть пеняют на себя. И в конце было отдельно добавлено, что вмешательство ганзейских кораблей в осадные действия будет однозначно воспринято как объявление Ганзой войны русскому государю.

Что же, ультиматум был настолько нагл и неприемлем, что городской рат даже не стал рассматривать подобное предложение, а вот ганзейского бефельсхабера заставил задуматься. Всё-таки дело, на которое подрядился ганзейский флот, было уже выполнено, а на большую войну с русским государем ганзейский съезд решения не принимал, так как был занят поиском союзников. Прошлая двадцатилетняя размолвка и взрывной рост русского мореплавания в последние годы многому научили Ганзу. И хоть союз верил в свои силы, но бодаться с восточным царём один на один всё же большим желанием не горел. Вот и получалось, что раз груз уже покинул трюмы, то формально флот мог спокойно покинуть гавань. Но…

Но ганзейский флот всегда уходил и приходил лишь по своему чаянию, а не по чужой воле. Это он заставлял других склоняться перед своими требованиями, и уйти сейчас было бы равно потери лица, на что Фриц Граверт пойти никак не мог. Даже если не уходить означало начать боевые действия, нарушив тем самым постановление съезда. Но уйди он сейчас, и на дальнейшей карьере можно было ставить жирный крест. Тем более что по количеству кораблей у обоих флотов был почти паритет: на двенадцать боевых ганзейских приходилось пятнадцать русских. А если брать большие каракки, то тут у ганзейцев и вовсе был явный перевес. Так что Граверт велел развернуть свои корабли носами (где была собрана основная артиллерия) к врагу и стоять, не проявляя агрессии первыми.

Самое смешное, что Андрей мучился примерно теми же самыми мыслями, что и его визави. Ведь начни он против Ганзы боевые действия первым, и это вряд ли обрадует государя. А уж как воспримут подобный казус его недруги, и говорить не стоит. Впрочем, просто так взять и уйти он тоже не мог, ибо и этот момент мог быть превратно изолган в Думе. Ведь "честь государева" она многолика! Так что, поставив свой флот на якоря напротив неприятельского, он отдал команду стрелять только в ответ и теперь мучительно думал, как заставить противника начать стрельбу первым.

Ночь прошла в томительном ожидании, так что на русской эскадре мало кто сумел сомкнуть глаза хотя бы на пару часиков. Несмотря на приказ, люди готовились к битве: натягивали сетки от обломков над палубами, в орудийных деках расставляли бочки с водой и уксусом, марсовые загодя тащили наверх запасные тросы, плотники с конопатчиками заготовляли комья пеньки с салом, деревянные свайки и свинец для заделки пробоин. Ну а звуки от их деяний далеко разносились над водой, заставляя нервничать уже ганзейских моряков.

Когда же рассвело настолько, что стали видны очертания судов, с "Дара Божьего" был поднят сигнал: "Все ли благополучно?", который немедленно отрепетировали мателоты и вскоре был получен ответ: "Без происшествий!". Ночь прошла спокойно, бодрящий утренний бриз быстро рассеял туманную пелену, но что готовил день грядущий, на кораблях не ведал никто.

Стоя на шканцах каракки, Андрей внимательно рассматривал открывавшуюся в лучах восходящего солнца картину ревельского рейда. Легкий ветер трепал полы его плаща, а в хорошую оптику было прекрасно видно, что ганзейцы имели достаточно сильную позицию, прикрытую крепостью и всякой мелочью по флангам, которые можно было бы легко превратить в брандеры. Слабым же местом их была скученность кораблей и судов. В памяти попаданца вдруг всплыла неожиданная мысль, что он оказался в положении того шведского адмирала, что попёрся здесь же у Ревеля на выстроенные корабли Чичагова, отчего и отхватил ожидаемую конфузию.

"Блин", — потряс он головой, — тут и так не знаешь, что предпринять, а ещё и эти знания не к месту всплыли". Он оторвался от трубы и подозвал к себе дежурного адьютанта, велев тому обойти на лодке все корабли и ещё раз напомнить, что "ни одна пушка не должна выстрелить без сигнала, разве только противник первым откроет огонь".

Два флота стояли друг напротив друга, ожидая непонятно чего. Над бухтой стояла тревожная тишина, нарушаемая лишь легким плеском волн. Нервы у всех были натянуты, словно струна и, как обычно и бывает в подобном случае, у кого-то они должны были лопнуть обязательно.