Дальнобойщик - Роман Валерьевич Злотников

На площади наткнулся на объявление, вокруг которого горячо спорили местные мужики.

Оно и объяснило многолюдье.

— А я тебе говорю, кузьмичёвские возьмут!

— Да куда им, Архипыч нашим премию обещал выписать, расстараются!

— Горелов точно своих выставит, они на неделе в Анкоридж ездили, что-то для своего «Бычка» приволокли, вторую ночь колдуют!

На доске объявлений главное место занимала яркая афиша — «Главное событие осени! Акудимовская гонка на ТРАКТОРАХ! Победитель получает ПРИЗ! Будут ЛОТЕРЕЯ И ТАНЦЫ!». И, ниже, помельче, «с дозволения Его Превосходительства губернатора Аляски и с благословения епископа Алеутского и Аляскинского Тихона».

Хуц-Ги-Сати зевнул и отправился спать в кабину «Медведя».

Разбудил его колокольный звон.

Индеец поморщился, перевернулся на другой бок, накрылся подушкой.

Не помогало.

Пришлось вставать.

Утро выдалось по-осеннему прохладным, но на удивление солнечным.

Технику Хуц-Ги-Сати любил, потому решил посмотреть, что за звери здешние трактора и отправился на звук колокола. Он уже понял, что в этом ненормальном мире все значимые дела местные рабы начинают с колоколов и молебнов.

Хуц-Ги-Сати припоздал, стоял на краю толпы, поэтому до него доносились только отдельные обрывки.

Вот снова зазвонили колокола, раздалось протяжное пение, поплыли над толпой какие-то знамёна на палках.

Индеец мысленно застонал — ещё и крестный ход, да сколько можно-то!

Однако он заметил, что самые хитрые уже потихоньку отделяются от толпы и двигаются за село — к полю, на котором и должны были проходить гонки.

Трактора были уже там.

И, вынужден был признать индеец, это были всем зверям звери.

Мощные, ухоженные, любовно украшенные и расписанные.

РуссоБалты и Фордзоны, могучие «Питерцы» завода Яковлева и «Пахари», что сошли с конвейеров Фрезе.

Публика активно обсуждала машины и экипажи, детвора восторженно ахала, молодёжь заливисто свистела, поддерживая своих. Какой-то господин явно туристического вида попытался высокомерно бросить, мол, до Саратова-то, или Краснодара, конечно, не дотягивают… Господина вытолкали взашей.

Неча тут умничать.

Бахнуло, заревели двигатели.

И разнеслось над полем заливистое: «Йухухухухуууу!!!».

Расписанный красными мустангами «Питерец» сразу вырвался вперёд и лишь теперь Хуц-Ги-Сати увидел, что за рулём его сидит остроносый бронзовокожий индеец в головном уборе из пёстрых перьев. В таких непонятных наголовниках изображали вождей племён бледнолицые в дебильных вестернах.

Толпа взревела:

— Давай, Воооождь!!!

Вождь дал!

Но, невероятно подпрыгнув на какой-то кочке, удержав машину буквально на одном колесе, его настигал зелёный РуссоБалт, кабину которого заполнял красномордый вислоусый мужичина в тельняшке и круглой шапке с красным плоским верхом. Хуц-Ги-Сати уже знал, что их называют kubanki и носят их только kazaki. Кто это были такие, он не очень понимал, но раз они выделялись из общей массы русских и тоже были пришлыми, решил их ненавидеть.

Казак и ряженый краснокожий пришли к финишу одновременно.

Дальше началась возня и толкание грудь в грудь, выяснение, кто же первый, болевшие за казака уже кидали шапки оземь и демонстративно закатывали рукава, местные копы свистели в свистки, обстановка накалялась, пока не выяснилось, что мужик в тельняшке и краснокожий в перьях уже втихую прибухивают из переданной кем-то бутыли.

Бутыль у победителей отобрали, прорвавшийся через толпу местный богатей Горелов заорал, «Обоим призы дам, не посрамили матушку-Аляску!!!»

Мужиков подняли на помост, сунули в руки какие-то пакеты и вазы, после чего вдоль улиц протянулись столы и село под разливы гармошек и рёв радиоприёмников с народными песнями принялось есть и пить.

Хуц-Ги-Сати тоже сунули в руки стакан.

Он его медленно и мрачно выцедил.

Пойло было забористое, от такого индеец впадал в тяжёлую злобу и хотел правды.

Правды под рукой не оказалось, зато разбитная девица, хохоча, сунула ковш:

— На, колош, пробуй, тятькина медовуха! Нравится?

Не понравилась, но по башке дала знатно.

Индеец молча вернул ковшик и понял, кого надо искать.

Ряженый в перьях, конечно, нашелся на центральной площади, где чествовали победителей.

Ну как — чествовали.

Поили.

И кормили.

— Не, вождь, ты погодь! Я ж тебя обошёл, ну скажи! — хлопал того по плечу казак. Рюмка в руке вождя подскакивала, водка плескала во все стороны, вождь хохотал и отмахивался.

Пьяный его, добрый ко всему миру взгляд остановился на Хуц-Ги-Сати.

— Да ты ж колош! Родимый! Иди к нам! — раскрыл он объятья. Слева кто-то уже тянул индейцу стопку.

Водка и медовуха объединились и взорвались в голове Хуц-Ги-Сати.

— Я тлинкит! Я никогда не буду пить с предателем! — судя по воцарившемуся рядом молчанию, к нему прислушивались. Его слова дошли хотя бы до нескольких сердец!

— Ты предал своих предков! Ты рядишься, чтобы выслужиться перед своими поработителями! Они… — он задохнулся, — они убивали твой народ, а ты…!

Били его со смаком.

От души.

Поскольку вечер только начинался и народ ещё кое-что соображал, даже не особо сильно покалечили.

Но вождь обиделся сильно. Перья съехали ему на глаза, он всё время поправлял их обеими руками, шатался и норовил носком тяжелого сапога заехать Хуц-Ги-Сати в живот.

Всё кричал, что у него жена, вообще, татарка, да он за своих, за русских порвёт, да его дед…

Что там было с его дедом, Хуц-Ги-Сати уже не слышал и не очень помнил, как его выхватили за шкирку из толпы околоточные да сунули до утра в холодную.

Даже фельдшера вызвали…

Сволочи.

* * *

Дежнёвские называли родные места «городом дорог». Более поэтически возвышенные натуры, вроде предводителя местного дворянства, правда, предпочитали называть Дежнёвск «Градом моста». Однако, и они понимали, что Императорский мост тоже — дорога. Которая утыкалась в железнодородный узел и портовые пакгаузы.

Между портовыми и «колёсниками», конечно, шла постоянная грызня, но и те и другие, если надо, объединялись, если кто-то пришлый пытался подмять город.

Народ в Дежнёвске обитал жёсткий, деловой и ухватистый.

Но и гостеприимный.

Ежели ты к ним с душой, значит.

Об этом Хуц-Ги-Сати в один голос затирали Два Пуда и Гимнаст.

А потом и сам индеец вспоминал, когда прорывался к Дежнёвску через шторм.

Груз был срочный, так что несмотря на штормовое предупреждение Хуц-Ги-Сати решил рискнуть.

И невольно вспомнил слова Гимнаста — мол, как шторм, так видишь, как Господь гневается.

Индеец смотрел, как тяжёлые, будто камни, тучи падают в море, как несутся ему навстречу полотнища ледяной воды, и проклинал свою тупость и упрямство.

Уговаривал «Медведя» держаться за мост всеми своими лапами.

Только разгрузившись, позволил себе выдохнуть и понял, насколько вымотался.

Так что «Фонарь» был тем, чем нужно. Простое заведение без затей. С недорогой выпивкой и незамысловатой сытной жратвой.

И — тёплое.

Тоже хорошо,