Фростпанк. Ледяной рубеж - Дмитрий Ворон

Мир за пределами брони перестал существовать. Остался только Дредноут и бесконечный путь на Север.

Внутри Дредноута всё дрожало. Железные перекрытия стонали под напором расширяющегося пара, а воздух был пропитан запахом раскаленного масла и пота сотен людей.

Джон Олбрайт поднялся на обзорную палубу. Здесь, за толстыми стеклами, арктический холод казался лишь декорацией, но вибрация под ногами напоминала — они стоят на пороховой бочке.

— Начинаем отсчет! — донесся снизу голос Бора. — Убрать мостки! Отдать упоры!

Раздался оглушительный скрежет металла по бетону. Исполинские гусеницы, весившие сотни тонн, медленно провернулись, сокрушая всё, что попало под их зубцы. Сначала Дредноут лишь вздрогнул, словно нехотя пробуждаясь от долгого сна, но затем мощный толчок заставил всех присутствующих схватиться за поручни.

Машина тронулась.

Она выходила из ангара, как раненый зверь выбирается из берлоги. Стена дока, не выдержав габаритов стального гиганта, с грохотом обрушилась, засыпая мостовую обломками кирпича и льда. Но Дредноут даже не заметил этого препятствия. Он подминал под себя заброшенные кэбы, фонарные столбы и остовы замерзших баррикад, превращая былое величие Лондона в бесформенное крошево.

— Смотри, Джон, — негромко сказал подошедший Биф.

Они миновали набережную. Внизу, в тусклом свете палубных фонарей, проплывала Иголка Клеопатры. Древний обелиск, переживший тысячелетия в песках Египта, теперь стоял одиноким часовым среди ледяного ада. Дредноут прошел в нескольких футах от него, обдав гранит облаком черного дыма.

Джон смотрел назад, на Вестминстерский мост. Там, в непроглядной мгле, едва угадывались контуры Парламента. Внезапно одна из башен, подмытая льдом и сотрясенная вибрацией их двигателей, медленно, почти грациозно, начала крениться и рухнула в замерзшую Темзу. Звука падения не было слышно за ревом турбин, но этот безмолвный крах стал для Олбрайта финальной точкой.

Лондон не просто умирал — он исчезал, стирался из реальности, превращаясь в белое пятно на карте новой истории.

— Курс на север-северо-запад, — приказал Джон, не оборачиваясь. — Полный ход.

Дредноут взревел всеми своими гудками, прощаясь с погибшим миром, и его огромный корпус, окутанный паром и искрами, медленно растворился в снежной пелене, унося последних лондонцев в неизвестность.

Глава 11: Власть

«Я всегда помню о ней… Моя Элизабет… Мое противоречие.»

Смерзшееся дыхание припушило инеем брови и волосы Бифа. У Бэйли обледенели его пышные усы — да так сильно, что каждое слово причиняло физическую боль. Воздух был неподвижен и густ. Мороз проникал повсюду, но люди продолжали работать под открытым небом. Лишь изредка они позволяли себе передышку у Генератора, расправляя натруженные мускулы и негромко подвывая от бессилия и злобы на свою судьбу.

Было запредельно холодно. Вот уже два дня как встали угледобытчик и лесопилка. На третий день запасы угля почти иссякли, и жителям окраин пришлось бросить свои хижины, перебираясь ближе к изрыгающему тепло сердцу города. На четвертый день стужа неохотно отступила, и те, кто еще держался на ногах, поспешили вернуться к работе.

Вместе с яростью зимы росла и ярость Бифа. Ссоры вспыхивали повсюду, словно искры на сквозняке. Лишения наконец пробудили в людях ту черную злобу, что всегда предшествует трагедии. Пока крепкие духом горожане, сохранившие веру в Додсона, охраняли город и работали не покладая рук, другие — слабые и озлобленные — скулили по углам, подбивая остальных на бунт. Биф кожей чувствовал, как ликует Чарли, предвкушая скорую бойню; как растет число его сторонников. В эти минуты Биф мог лишь мысленно молить небеса о возвращении Олбрайта.

Додсон поник над записной книжкой. Уже несколько часов он спорил сам с собой, мечась между обвинениями в адрес Чарли и осознанием собственного бессилия. Зрачки его потемнели от гнева.

В очередной раз он процедил сквозь зубы проклятие — из тех грязных слов, что обычно бросают в лицо уличным девкам.

— …и ведь это еще не пик холодов, — прорычал он в пустоту, — а мы уже не успеваем собрать достаточно угля! Черт бы побрал этого Чарли и его гнилые речи! Если мы не предпримем что-то немедленно, то сдохнем от голода быстрее, чем от этого проклятого холода.

Он поссорился с Финчем и потребовал, чтобы лесопилка снова работала сверхурочно. Кроме того, он распорядился установить новые сторожевые вышки и вооружил ополчение дубинками, что вызвало глухой ропот среди жителей. В довершение всего он едва не согласился с Францем насчет удобрений… но тут же отбросил эту мысль, приравняв ее к минутной слабости.

Слава Бифа росла: его уважали, его ненавидели или просто боялись.

Это был тяжелый час для каждого. Смерть витала в воздухе, проникала в лазарет, отвоевывала конечности, пораженные гангреной. Люди готовились затянуть пояса как никогда прежде. Чаще всего они поглядывали на Генератор, тайком рассуждая о том, не остановится ли сердце города. Когда мимо проходил патруль, они замолкали, слишком запуганные, чтобы даже ругаться.

— Ты жив? — раздался тихий голос снаружи сарая.

— Не дождетесь… — прохрипел сидящий внутри.

— Остынь, — вновь произнес незнакомец и добавил еще тише: — Тебе привет от Лари.

По шуму внутри импровизированной тюрьмы стало ясно: заключенные оживились. Теперь их было четверо: Чарли, Финч и братья Уокеры из Южной Дакоты. Американцев нашли всего неделю назад, но они уже успели прибиться к шайке Чарли и теперь жадно внимали голосу охранника, доносившемуся снаружи.

— Буря вот-вот накроет нас! А я не хочу подыхать в этой яме! Ясно? — шептал предатель. — Ты сможешь вывести нас на юг? Отлично. Ждите темноты. Люди готовы.

Прав был Бор, когда ворчал Бифу, что они лишь дали смутьяну пинка, но оставили его зад в тепле. Чарли умело скрывал свои замыслы, до поры довольствуясь обществом трусливых ублюдков. Очень скоро Додсон оказался в кольце соглядатаев — они подглядывали подло, исподтишка, и не предпринимали ничего открытого против полиции, которая теперь почти в полном составе была брошена на подготовку к обороне от бури.

* * *

Вокруг стояла зловещая тишина. Ни единого движения не было в этом осыпанном белой пылью мире; холод и безмолвие заморозили сердце природы и сковали ее дрожащие уста.

Олбрайт шел из последних сил.

Суровый край накладывал на него свой тяжелый, неизгладимый отпечаток. Движения Джона стали тягучими, медленными; не раз, остановившись перевести дух, он обнаруживал, что почти не в состоянии подняться снова.

Сушеное мясо закончилось быстро, несмотря на самую жесткую экономию. Внезапные бури то и дело заставали его врасплох, и тогда ему приходилось зарываться в сугробы, пережидая хаос в тесных снежных норах. Каждый раз, когда ветер стихал, ему оставалось