Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

невиновен.

«Превосходный ход, Карпов».

Но Мирослав не сдастся.

Он разорвёт эту ложь.

Но для начала…

Для начала ему надо сделать первый ход.

Он медленно закрыл папку.

И всё так же спокойно посмотрел на Карпова.

— Я лично проверю этих пациентов и разберусь в ситуации, — сказал он, чуть приподняв подбородок. — Если будут ошибки — я их исправлю. Но пока не стоит делать поспешных выводов.

Карпов медленно улыбнулся.

Это была угроза.

— Конечно, конечно. Мы подождём. Но не слишком долго, товарищ Миргородский.

Коридор словно стянулся вокруг них.

Врачи наблюдали.

Врачи выберут сторону.

Но пока никто не решался.

Пока — нет.

Но Карпов уже знал:

Это был только первый удар.

А Мирослав…

Мирослав не дал ему победить.

Но и сам ещё не выиграл.

Коридор больницы дышал тревогой. Воздух был густым, неподвижным, пропитанным чем-то невидимым, но ощущаемым до кончиков пальцев. Мирослав слышал даже самые малозначительные звуки — скрип ботинок по линолеуму, отдалённый звон инструментов в перевязочной, шёпот двух медбратьев у лестницы. Все замерли.

Он медленно поднял глаза от папки, которую только что закрыл, и внимательно оглядел лица вокруг. Здесь решалось больше, чем казалось на первый взгляд.

Врачебный коллектив — это организм, а не просто группа людей. В нём есть свои течения, невидимые взгляду, но определяющие всё: страхи, подчинение, молчаливые договорённости, те, кто ведёт, и те, кто идёт за ними. Сейчас все решали, к кому примкнуть.

Они смотрели.

Карпов держал лицо в маске терпеливого ожидания. Взгляд его был холоден, но внутри, Мирослав знал, кипело довольство — он чувствовал, как мир вокруг него склоняется в нужную сторону.

Карпов сделал ход, и теперь он ждал ответного.

В тишине раздался голос Ефима Степановича Громова.

Главврач, тяжёлый, крупный, с лицом, которое не выражало ни симпатии, ни вражды, а только некую утомлённую отстранённость, перешёл на два шага ближе и, чуть понизив голос, проговорил:

— Жалобы пациентов — серьёзный вопрос. Но я уверен, что товарищ Миргородский сможет объяснить ситуацию.

Голос его звучал нейтрально, даже мягко, но Мирослав уловил подтекст.

Он не был союзником.

Но он ещё не стал врагом.

Главврач смотрел на него с той усталой внимательностью, которая была свойственна людям, много лет державшим баланс между политикой и медициной, между приказами сверху и реальной жизнью. Он не хотел вмешиваться, но не мог не вмешаться.

И всё же…

Мирослав знал, что главное слово ещё не сказано.

Голос Николая прозвучал резко, отчётливо, словно нож скользнул по натянутому канату.

— Мы только начали внедрение новых методов. Естественно, будут трудности.

Вот оно.

Слова прозвучали почти дерзко, слишком прямо, слишком резко для ситуации, но именно так, как нужно. Николай был омегой, но сейчас он говорил, как альфа.

Как союзник.

Несколько врачей пошевелились.

Кто-то украдкой взглянул на Карпова, кто-то — на главврача.

Смирнов сказал то, что не осмелились сказать другие.

И вот теперь… теперь Карпов не мог не ответить.

Он чуть склонил голову, будто размышляя, и неторопливо сложил руки на груди.

— Ах, конечно, трудности. — Голос его был почти ленивым, но в этой лености звучала сталь. — А если один из этих «трудностей» станет причиной чьего-то ухудшения здоровья? Кто тогда будет отвечать?

Тон изменился.

Теперь он уже не спрашивал — он утверждал.

«Ты рискуешь, Миргородский. Ты ведёшь людей не туда. И они это понимают».

Вот что он сказал.

Но словами — только намёк.

Теперь выбор был за ними.

Мирослав чувствовал, как его собственные пальцы впиваются в папку, оставляя невидимые следы на её картоне.

Карпов нажимал.

Он не пытался доказать, что Миргородский ошибся.

Он пытался посеять сомнение.

Ведь сомнение — страшнее, чем вина.

Сомнение заражает.

И если врач сомневается, если он хоть на миг подумает: «А вдруг?» — то всё… всё.

Потому что в следующий раз он уже не встанет на защиту.

Он опустит глаза.

Мирослав чувствовал, как этот момент растягивается.

Ещё секунда — и те, кто пока держится в стороне, решат отойти ещё дальше.

А за ними — другие.

Вот чего хотел Карпов.

Не доказать.

Разъединить.

«Если я не отвечу сейчас, то завтра мне не с кем будет работать».

И Мирослав ответил.

Он чуть приподнял голову, глядя Карпову прямо в глаза.

Спокойно.

Без агрессии.

Без крика.

Но твёрдо.

— Я отвечу.

Коридор замер.

Мирослав сказал это просто.

Но в этих словах было больше власти, чем в любом приказе.

Карпов не ожидал.

Ответ.

Чёткий.

Прямой.

Не спор.

Не оправдание.

Ответ.

И теперь, теперь уже сам Карпов должен был решить, что сказать дальше.

Теперь он был поставлен перед выбором.

Потому что его карта была разыграна.

И это был не конец, нет.

Но он только что не выиграл.

А значит, он начал проигрывать.

Коридор больницы замер в настороженной тишине. Воздух, спертый, насыщенный запахом антисептиков и пролитого чая из забытых на подоконнике кружек, давил на грудь, сковывал движения. Мирослав чувствовал, как каждый взгляд, каждое движение коллег — не просто жесты, но приговоры, вынесенные молчанием.

Он стоял, удерживая папку в руках, и делал вид, что читает. Но он не читал.

Ему было не нужно смотреть в документы, чтобы понять, что сейчас решается.

Карпов наблюдал.

Стоял в своём неизменном полурасслабленном, но по-волчьи напряжённом виде, сложив руки на груди, будто это он был судьёй, будто за ним оставалось последнее слово.

На самом деле он только что проиграл ход.

Но Мирослав знал, что тот никогда не признает этого.

— Я лично проверю этих пациентов и разберусь в ситуации. Если будут ошибки — я их исправлю. Но пока не стоит делать поспешных выводов.

Он произнёс это ровно, спокойно, но так, что слова не подлежали сомнению.

Где-то в стороне кто-то вздохнул, тихо, почти незаметно. Кто-то переглянулся. Кто-то сделал вид, что не услышал.