журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич

чертякой, болтуном и баловнем, с главным механиком, молчуном, с элегантным коком, с руководителями групп, массовичкой, музыкантами, фотографом, с кем-то еще и еще — по ранжиру. Ну, а как и тогда уже хороший парень, простецкий, как патриот и демократ, выпивал со своими земляками и землячками, и другими хорошими простецкими ребятами из городов Сибири и Дальнего Востока, потому что вдали от родных берегов особенно остро чувствуешь локоть друга, колено подруги — пахал на износ.

Двух москвичей и одного ленинградца недолюбливали мы как столичных штучек. Я и по должности бдил, лично опекал, владея секретной информацией, будто некогда некий москвич покинул борт „Приамурья" или другой какой борт в самый что ни на есть тихий, можно сказать, зловеще-тихий предрассветный час, около пяти утра, завернув акваланг в одеяло, вышел на корму, а горничная, которая в это самое время разговаривала о пустяках с пассажиром, спросила, куда, мол, в такую рань, по-дружески, по-советски, как товарищ товарища, раз уж застукали с пассажиром, никак на тот берег собрался, со смешком спросила она, и мысли не допуская, а он, стервец, а он, отщепенец, нашелся ведь как, — ага, говорит, собрался, мимо них — шасть, в водичку — бульк, даже акул не испугался, порошок, наверно, специальный запас, вражья морда. Доплыл до ближайшего острова, долетел до Канады, кажется, к родственникам, и оттуда уже облил с головы до ног первое в мире государство социализма, через голоса облил, а потом — что-то там не сложилось — запросился обратно, на что отвечено было, как ушел, тем же путем и возвращайся, милости просим. Поэтому надо бдить, денно и нощно, за борт поглядывать, вдруг возвращенец вынырнет, или другая диверсия.

Про выпивку с начальством, конечно, я подзагнул. Был один лишь официальный прием по поводу начала круиза, устроенный пассажирской макушкой, с приглашением морского начальства, а потом, на подходе к Владику, капитан с помощниками пригласили на банкет макушку. В промежутке тоже по чуть-чуть, то экватор, то именины, то еще какой ляд, но панибратства ноль. С чистым сердцем могу объявить, что „Приамурье" — единственное за мою жизнь место, где встретил я настоящую дисциплину, истинную доблесть субординации, впервые не вызвавшей отвращения. Разумеется, с поправкой на сухопутный наив туриста, не читавшего даже Конецкого.

Туристы загорают на палубе, а матросики, бедолаги, загорают в работе, драят, скоблят, красят, час за часом, день за днем, опускают шлюпки, поднимают шлюпки, разматывают бегом пожарные шланга, сматывают пожарные шланги, снова драят, красят, скоблят, да еще, по приказу, в самодеятельности выступают, причем талантливо выступают. То же самое и горничные, убирающие каюты словно свадебную светелку, и учтивые бармены, и стремительные официантки, и начальство, не позволяющее себе небрежения — такого на жаре простительного — в одежде. Русский флот, вот оно, вот чем славно было Отечество, парусилась во мне тихая гордость.

Причем все это на фоне откровенного сумасбродства пассажиров. Даже Нептун — Жизнелюб — которому весь трезвый день самозабвенно строчил я всякую рифмованную чушь, постыдно провалил мероприятие, опозорил, зарезал, двух слов, мерзавец, связать не смог, нажрался, как свинтус, в шлюпке еще, бог морей, ядри его, корона набок, борода вразнотык, ну что, говорит, мужики, вмажем да песняка, с ног летит, русалок голеньких лапает!.. Потом-то вывернулся, мол, неопытность подвела, дед морозом был, ничего, за милую вокруг елочки душу, а здесь специфика, в шлюпке солнце от воды отражается, не в пример жарче, чем на палубе той же, печет, захватил, конечно, для храбрости, не акулам же выбрасывать, кармана нет, мантия да борода, корона да трезубец, куда водку девать, вот и не рассчитал маленько, а так ничего, капитана, конечно, зря лобызать полез, зря, чего там, да и русалок — это... тоже зря — так кто ж его знал, что пекло такое, экватор, специфика... Эх, да чего теперь, такой текст пропал.

Полыхнул „Приамурье" в газете, почему-то не удивив, почему-то слабой моей душонке подумалось сразу, он и должен был сгореть, странно, как раньше еще не сгорел, да в том же приснопамятном круизе. Вряд ли бы кто из нас спасся, вряд ли, среди акул в теплой воде, среди холода в холодной, в панике, крике, давке, никакая, самая железная дисциплина команды не образумила б угарную эту толпу.

Жуть берет, как вспомнишь все это хитросплетение коридоров, развязок, переходов, узеньких крутых лестниц. За восемнадцать дней я, например, так и не сумел освоить эту систему, позорно всюду опаздывал, позорно плутал, протоптал тропинку туда и сюда, вынужден был всякий раз находить исходную точку, чтобы потом уже двигать туда и сюда. Начитавшись про „Адмирала Нахимова", очень просто вычислить пожар „Приамурья".

Самое время поймать свой взгляд, окликнуть себя в накренившейся вдруг каюте, пальцы, дрожа, завязывают тесемки спасжилета (или он без тесемок?), деньги, документы, вещи... зачем?! Неужели конец, в коридоре визг, крики, топот, неужели конец, лоб в испарине, но ведь не может такого быть, нет, нет, я не хочу!.. Тело напрягается к жизни, мозг отщелкивает варианты, спасения взывает душа, неужели конец!.. Эй, парень, окликаю себя, ну чего ты, чего... не дергайся — все... Как — все? А так, как оно есть — все. И кончай это... кончай. Есть еще время, подумай хоть о душе... Мы ж ничего так и не знаем. Молись. Молись, как сумеешь, любыми словами, только напряги свою душу, напряги и открой... хоть узнать напоследок, есть она у тебя или нет, была или нет... Или — черт с ней, с душой, теперь-то уж чего... Беги и спасай, помоги тем, кто слабее тебя, слышишь ведь, что творится, помоги любому, любому, будь с ним до конца, так трудно, так невозможно умереть по-человечески, помоги, может, хоть это зачтется еси на небеси... Дуй!

И я побежал, побежал, помчался, полез, распихивая, рыча, вопя ни о чем, сквозь чужое, от своего отраженное, рычание, метание, и вопли, и в ужасе лица, сквозь сирену, команды, плач, крики, побежал и полез, и забыл, зачем побежал, напрочь забыл, начисто, только б на палубу, только б за борт, пускай не в шлюпку, но в воду, успеть... отплыть... воронка... смерть... неужели?.. Чего ж они мечутся, твари, зверье, люди, бедные люди, господи, да за что!..

Так что же все-таки сказал капитан „Титаника" напоследок: „останьтесь британцами" или „каждый сам за себя"? „Останьтесь британцами" или „каждый сам за себя"?..

А когда на море качка и бушует ураган, приходи ко мне, морячка, я тебе огурчик дам! Такую вот без конца и начала песенку