журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич

Все по тому же закону рифмы, в каюте с невостребованной Людочкой жила красавица-певунья из Омска или из Томска, не вспомнить, очаровала круиз своим голосом, „листья желтые над городом кружатся, с тихим шорохом нам под ноги ложатся, и от осени не спрятаться, не скрыться, листья желтые, скажите, что вам снится, что вам сни-и-ится!..“ Душевная песня, даже лучше, чем в телевизоре, пела, громче по крайней мере, пела и пела в микрофон, не ломаясь, что вам сни-и-ится!.. Допелась до ночного в капитанской каюте концерта, помощник по пассажирам, эта бестия с поцарапанной рожей, потом все притискивал в уголок певунью, притискивал, внушал, та отворачивала в густой пудре лицо, я уже в курсе, взглядывал, пробегая, не увидим больше шикарного вечернего туалета певуньи, в сраженье изорвано, убыток материальный, директриса раньше меня уже знала, имела линию, этот факт получит в пароходстве должную оценку, форменное безобразие, скандал, всяческие границы, подолгу шепталась в люксовой своей каюте с гордой певуньей.

По принудительной трансляции гоняли по утрам три подряд бодрых песенки, мертвых разбудят, только-только стихал шабаш на плавучем борделе, как ехидный Высоцкий, недавно умерший, сообщал доверительно, если вы в своей квартире, лягте на пол, три-четыре, бодрость духа, грация и пластика... Потом модное — синий-синий иней лег на провода, в небе темно-синем синяя звезда, о-о-о, только в небе, в небе темно-синем!.. На закуску, для верности, еще одна барабанно-забойная штука — ван вэй э тикет, ван вэй э тикет!..

Сколько лет прошло, а эти три песенки так и застыли в памяти одной, изуверски слившейся пыткой. Еще запало, как магаданцы, накачав Жизнелюба, стырили у него всю коллективную водку, закупленную в порту для экономии денег, облагороженную мандариновыми корочками, строго рассчитанную на весь круиз... Как гирю я левой выиграл, тридцать раз пожал полуторапудовку, чем до сих пор и горжусь...

На заключительном банкете, о котором я уже поминал, после первого скромного тоста капитана, за дружбу, за здоровье, за благополучное окончание круиза — Владивосток надвигался, двое суток хода — слово взял первый помощник. Я так и не понял, чем он на корабле занимался, выходило по всему, что ничем, выходило так, что просто олицетворял власть, вроде ходячего с серпом и молотом флага. Уже раскрасневшись от выпитого, даже как бы гарцуя на месте с приподнятой рюмкой, подчеркнуто интеллигентно, многословно, с бесконечными оговорками, произнес тост о том, что все прошло замечательно, он счастлив лишний раз убедиться, их поколение передает эстафету в надежные руки, все так, все безусловно так, но как человек с определенным жизненным опытом, как коммунист с тридцатилетним стажем, не может он умолчать и о том, что не хватило ему, лично ему, в проводимых мероприятиях, а не хватило ему, лично ему, огонька, задора, комсомольской боевитости, если хотите, именно того высокого не увидел он горения, порыва, отличавшего комсомол его юности, тут еще есть над чем поработать, есть безусловно, хотя в целом, повторяю, стоит, может быть, продуктивней использовать накопленный опыт, плотней, не побоюсь этого слова, осуществлять смычку, черпать, лично ему так кажется, от старших товарищей, за связь поколений, товарищи!

Директриса ударилась в слезы, не успев пригубить, ревела, будто сказано было в ее личный адрес бог знает что. Капитан утешал, усмехался отечески. А я опрокинул, а я не закусил, а я тоже понял себя кровно задетым, чья бы корова мычала, наливался я, и вскочил, не спросясь, не дав расслабления после рюмки, вскочил в грозовой еще паузе, тарабанил в ответ нечто дерзкое, мы не позволим, со скрытым волнением, при всем уважении не позволим, давил я на скрытое волнение, чернить славный отряд сибирской молодежи, которая беззаветно вкалывает в сухопутных своих городах, платит дурные деньги за отличный, однако без захода в иностранные порты, круиз, за сомнительное, доложу вам, удовольствие, обгореть среди зимы, проболеть от качки полсрока, получая в награду непродуманное, скажу откровенно, демагогическое, больше того, политически неверное — терять было нечего, сам-то прокатился на шару — обвинение! Решительно протестую, как рядовой комсомолец, как сибиряк, БАМ, выбрасывал свободную от рюмки руку, Самотлор, кликушествовал, словно завзятый конферансье, угольная житница страны, водка, выплескиваясь, мочила пальцы, романтики-первопроходцы, труженики полей, голос неподдельно дрожал, думать было некогда, рыбаки и нефтяники, щеки горели, а что сказал лично Леонид Ильич, водка стекала по спине потом, именно о нашей трудовой молодежи сказал (тут я блефанул, конечно, не сильно, впрочем, рискуя, не может ведь быть такого, чтоб Леонид Ильич чего-нибудь не сказанул о молодежи?> Взяв высочайшую ноту, как бы и сам напугался, как длить, куда уводить, деваться некуда, пора бросать в бой героику гражданской, энтузиазм первых пятилеток, суровое испытание в годы войны, подвиги мирных буден, а припечатывать тем же генсеком... Пока я это соображал, вроде выдерживая уместную после Леонида Ильича паузу, пока сглатывал комок от волнения, первый помощник вдруг встал, вдруг потянулся к моей рюмке, как бы молчаливо поддерживая, разделяя, и кто-то, в силу, видно, служебного рефлекса, глядя на замполита, тоже неуверенно приподнялся, и тогда уже вынужденно встали все, а я поперхнулся несказанным, а я окончательно скис, напугавшись торжественного вставания солидных, не мне чета, людей в мундирах, и заткнулся хоть в нужном месте, помянув генсека, интонационно все-таки речь повисла, что можно было списать на молодо-зелено, а можно на перехвативший горло патриотизм, который все-таки сглотнул я с усилием, завершив свой бред самым надежным — из лозунга — способом, нам строить коммунизм, нам жить при коммунизме, нам, а не вам, давил я на гордое „нам“, мол, неча тут, неча права качать — вся речь сразу же приобрела хулиганский оттенок, оставить без ответа который было бы непростительной глупостью, алаверды, плотоядно улыбнулся первый помощник, ах, как бы он меня высек, как бы разнес в пух и прах, тем же Леонидом бы долбанул Ильичом, но капитан спас, капитан постучал ножом по бутылке, хватит, этак добродушно, но с внутренним рыком, хватит, говорит помощнику, самолично закругляя дискуссию, за дружбу, и еще сильней закругляя, за здоровье, подумав, добавил, Леонида Ильича, не зря чтоб стоя пить, вот жук.

Я глядел соколом, не все, правда, гладко, но в целом-то, в целом наша взяла, получив с тыла, директриса вдруг засобиралась, завставала, заоправдывалась, оказывается, просто личное, извините, но просто личное, усталость, нервы, поэтому слезы, вынуждена покинуть, сожалеет, но вынуждена, голова и личное, с критикой целиком и полностью, больше того, за критику даже благодарна, в адвокатах не нуждается, спасибо за угощение, за хлеб, как говорится,