Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

Сталин не отреагировал сразу. Он продолжал изучать Мирослава, слегка прищурившись, словно оценивая не только его слова, но и самую суть, скрытую за ними. В тишине тикали старые часы, размеренно отмеряя время, и этот звук, казалось, резал воздух, делая его осязаемым.

— Умно подмечено, — наконец проговорил он, чуть кивнув, будто отмечая про себя что-то важное. — Да, я политик. В этой стране многие знают моё имя.

Мирослав почувствовал, как внутри что-то дрогнуло. Страх? Нет, скорее осознание. Он знал это имя. Оно было в учебниках, в документальных фильмах, в бесконечных спорах историков, но вот он сидел здесь, напротив него, не как персонаж прошлого, а как живой человек.

Сталин чуть подался вперёд, его взгляд оставался тем же — спокойным, но тяжёлым, словно каждый его вопрос весил больше, чем казался на первый взгляд.

— А ты, Мирослав, ещё не понимаешь, с кем именно столкнулся, верно?

Тишина в комнате словно сгустилась. Мирослав сглотнул, ощущая, как пот проступает на ладонях. Он заставил себя выдержать этот взгляд, не отводя глаз, хоть это и было непросто.

— Простите, — тихо сказал он. — Я знаю только то, что читал в учебниках.

Он говорил осторожно, понимая, что каждое слово может быть ключом или западнёй.

— Но то, что я здесь вижу и ощущаю, отличается от книжной информации.

Сталин посмотрел на него долгим взглядом, затем вдруг коротко усмехнулся. В этом движении было что-то странное — не насмешка, не раздражение, а скорее скрытое понимание.

— Это хорошо, что ты осознаёшь разницу, — произнёс он медленно, словно смакуя эти слова.

Он чуть отклонился назад, но в глазах всё ещё была настороженность.

— История часто врёт, особенно когда речь заходит обо мне.

Мирослав не знал, что ответить. Потому что в этих словах было нечто большее, чем просто утверждение — в них было знание, глубокое и тяжёлое, знание человека, который уже давно понял, что его образ однажды перестанет принадлежать ему самому.

Сталин медленно шагнул вперёд, остановившись всего в нескольких шагах от Мирослава. Его взгляд оставался спокойным, но в этой тишине таилась настороженность, холодное внимание человека, привыкшего просчитывать всё на несколько шагов вперёд. В этот момент Мирослав особенно остро ощутил, что перед ним не просто политик, не просто фигура из учебников, а человек, привыкший задавать вопросы и получать на них ответы. И если ответа нет — значит, он должен его создать.

— Но сейчас важнее другое, — голос Сталина прозвучал почти задумчиво, но от этого не менее твёрдо. — Ты для меня загадка, Мирослав. Загадка, которую я должен разгадать. И сделаю это, поверь. Я не привык оставлять вопросы без ответов.

Он произнёс это не угрожающе, не требовательно — скорее как факт, не допускающий сомнений.

Мирослав, с трудом проглотив подступивший к горлу ком, сделал шаг назад, но почти сразу понял, что это было ошибкой. Он не должен показывать слабость. Не перед этим человеком.

— Я не собираюсь вам врать, — его голос был чуть хрипловат от напряжения, но звучал искренне. — Мне самому хочется понять, почему я оказался здесь.

Сталин, казалось, немного расслабился, как будто этот ответ соответствовал его ожиданиям. Он слегка кивнул, снова переводя взгляд на бумаги, на стопку газет на краю стола, на едва заметные следы от чернил на своих пальцах, словно погрузившись в короткое раздумье. За окном, за толстыми занавесками, Москва тридцатых жила своей жизнью: кто-то выносил ведро с мусором, громко хлопнула калитка, и раздался детский голос, зовущий кого-то домой.

— Тогда я предлагаю тебе сделку, — медленно произнёс он, подняв взгляд. — Я помогу тебе разобраться в ситуации, а ты взамен отдашь мне свои знания и умения, раз уж ты врач. В нашей стране медицина нуждается в развитии.

Мирослав замер, осмысливая сказанное. Что-то внутри него дрогнуло — не страх, нет, скорее осознание масштабов предложения. Помочь? Сталину? Развивать медицину? Он думал о том, как устроены больницы в его времени, о передовых технологиях, о стерильных кабинетах и цифровых снимках, о том, что даже простой рентген здесь — чудо, доступное далеко не каждому.

— Вы хотите, чтобы я работал здесь? — осторожно спросил он, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Но у меня почти нет опыта. Я только вчера получил диплом.

Сталин чуть склонил голову набок, изучая его лицо, затем, слабо улыбнувшись, ответил с той же прохладной уверенностью:

— Значит, будешь учиться здесь. Если, конечно, тебе дорога жизнь и свобода.

И в этот момент Мирослав понял, что у него действительно нет выбора. Впрочем, был ли он у него раньше? С момента, как он оказался здесь, в этом времени, в этом кабинете, напротив этого человека, его судьба уже перестала принадлежать ему.

Он тяжело вдохнул, чувствуя, как внутри сжимается что-то похожее на протест, но также и осознание того, что это, возможно, его единственный шанс. Он может либо цепляться за прошлое, которое, возможно, уже закрыто для него навсегда, либо принять настоящее, каким бы невероятным оно ни казалось.

Он кивнул.

— Я согласен, — сказал он, с трудом сдерживая дрожь в голосе. — Сделаю всё, что смогу.

Сталин не ответил сразу. Он отошёл к окну, за которым уже сгущались сумерки, и, сцепив руки за спиной, какое-то время просто смотрел на улицу. Ему не нужно было повторять свои слова — Мирослав и так знал, что они значат.

Он просто стоял, слушая, как за окном мерно гудят трамваи, как вдалеке раздаются рабочие песни, и понимая, что его жизнь больше никогда не будет прежней.

Сталин оставался у окна, его силуэт, обведённый приглушённым светом лампы, казался неподвижным, словно бронзовый памятник среди мерцающих теней комнаты. Он молчал долго, настолько долго, что Мирослав почувствовал, как напряжение сдавливает грудь, вытесняя воздух из лёгких. Казалось, будто время застыло, растворилось в ритмичном тиканье старых часов, в далёком шуме улицы, где гудели заводские сирены, сигнализируя окончание смены.

И вдруг, негромко, но чётко, словно расставляя невидимые границы, Сталин произнёс:

— Запомни, Мирослав, доверие — это роскошь, которую я почти никому не позволяю. Тебе придётся доказать, что ты достоин моего доверия. Иначе наш разговор закончится совсем не так мирно. Ты понимаешь, о чём я?

Внутри всё сжалось. Не от страха — тот был естественным, холодным, вкрадчивым, но уже знакомым — а от осознания, что Сталин действительно