Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

Он вдруг подумал о своих друзьях. Сидят ли они сейчас в кафе, в том самом, где он был несколько часов назад, — или, скорее, несколько десятков лет вперёд? Может быть, смеются, обсуждают что-то, не зная, что он пропал, растворился во времени, исчез без следа.

Этот мир не знал его.

Внезапно его охватила такая отчаянная тоска, что он невольно схватился за край стола, словно пытался удержаться за что-то настоящее, не дать себе провалиться в эту бездну непонимания. Он был здесь один. Никого, кто мог бы подтвердить его существование, никто, кто мог бы сказать:

«Я знаю тебя, ты мой друг, мой коллега, мой сын».

Он сжал пальцы в кулаки.

«Нет, я не могу просто сидеть. Я должен думать. Я должен выбраться».

Тиканье часов продолжало звучать, ровно, методично. Оно мерило время, которого у него, возможно, больше не было.

Мирослав медленно поднялся со стула, ощущая, как под ногами скрипнула деревянная доска. Комната дышала строгим порядком и вниманием к деталям. Он провёл ладонью по гладкой поверхности стола, оставляя едва заметный след на полированной древесине, будто бы впитывая реальность этого места. Здесь всё было выверено, лишённое лишнего — даже тишина, казалось, звучала по-особенному, как строгий взгляд человека, привыкшего к власти и контролю.

На столе лежали аккуратно сложенные бумаги, исписанные ровным, строгим почерком. Некоторые листы были помечены заметками на полях, чёткими, лаконичными, словно каждая фраза уже была продумана и утверждена. Рядом — аккуратная стопка газет, сложенных по дате, будто их перечитывали по несколько раз. Мирослав осторожно коснулся уголка одной из них — бумага была плотной, шероховатой, чуть пожелтевшей от времени. Заголовки газет кричали о великих свершениях, пятилетках, планах, которые преобразят страну. Он узнал некоторые имена, мельком встречавшиеся в его учебниках истории, но теперь эти слова были живыми, настоящими, врывались в сознание совсем по-другому, нежели строчки в цифровом архиве.

Он медленно повернулся к книжным полкам. Полки выглядели старомодно, но добротно: тёмное дерево, немного стертые грани. Книги стояли ровными рядами, их переплёты были разного цвета, но почти все — в строгих тонах, без излишеств, без пышных золотых букв. На корешках — Маркс, Ленин, работы по экономике и философии, политические труды, исторические хроники. Всё здесь дышало не личной привязанностью к чтению, а обязательностью, нужностью этих знаний для их владельца.

Мирослав провёл пальцами по корешкам, останавливаясь на одной книге. Бумага плотная, шрифт немного выцвел от времени. Он открыл её, и страницы издали тихий, знакомый шорох. Запах бумаги и типографской краски был здесь совсем не таким, как в его времени — более терпким, сухим, с примесью чернильной строгости. На полях кто-то делал заметки, короткие, точные, словно человек, писавший их, не позволял себе лишних размышлений.

В углу стояла старинная лампа. Простая, массивная, с металлическим основанием. Абажур тёмный, скромный, но без следов запустения — пыль здесь не задерживалась. Она казалась здесь чем-то неизменным, словно немым свидетелем ночных размышлений, принятых решений, сложных вопросов, на которые никто не мог дать ответа.

Мирослав замер, вглядываясь в пространство комнаты. Он начал понимать. Здесь не было показной роскоши, не было предметов, говорящих о личных слабостях или склонности к удовольствиям. Всё подчинялось функции, смыслу. Это не просто жилище — это место работы, размышлений, контроля. Здесь жил человек, для которого мир раскладывался на планы, отчёты и идеи, которые должны воплотиться в реальность.

Он выдохнул. Теперь эта комната переставала быть просто местом. Она становилась зеркалом её владельца.

Дверь распахнулась с резким скрипом, заставив Мирослава вздрогнуть. В воздухе ещё витал лёгкий запах бумаги и чернил, но теперь к нему добавился едва уловимый аромат табака и прохладного уличного воздуха, принесённого снаружи. На мгновение в комнате словно повисла пауза — короткая, но наполненная напряжением.

Сталин вошёл быстро, его шаги были уверенными, но без лишней суеты. Он окинул взглядом комнату, замечая, как Мирослав стоял у полки, держась за корешок одной из книг, будто та могла дать ему ответы на все вопросы. Глаза его чуть прищурились, выражая не то любопытство, не то скрытую настороженность.

— Интересуешься литературой, Мирослав? — голос был ровным, спокойным, но в нём ощущалось что-то трудноуловимое — то ли ирония, то ли скрытая проверка.

Мирослав резко обернулся, чувствуя, как кровь приливает к лицу. В его мире не было принято рыться в чужих книгах без разрешения, но здесь, в этом месте, этот жест казался особенно неуместным. Он быстро отдёрнул руку, словно обжёгшись, и смущённо посмотрел на хозяина комнаты.

— Простите, — он сглотнул, чувствуя, как горло пересохло. — Я просто пытался понять, кто вы.

Сталин чуть усмехнулся, подходя ближе. Его движения были плавными, отточенными, но за ними ощущалась скрытая сила, дисциплина человека, привыкшего контролировать каждое своё действие. Он остановился у стола, провёл ладонью по гладкой поверхности и бросил взгляд на раскрытую книгу.

— И что же ты понял? — голос его был мягким, но в нём звучал ледяной оттенок.

Мирослав медленно вдохнул, заставляя себя не опускать глаза. Он чувствовал, что каждое его слово сейчас взвешивается, оценивается, будто любое неверное движение могло поставить крест на всём.

— Здесь… порядок, — произнёс он наконец, подбирая слова с осторожностью, словно расставляя их в нужной последовательности. — Не только в вещах, но и в мыслях. Это не просто комната, а… рабочее пространство.

Сталин чуть кивнул, будто соглашаясь, но в его взгляде сквозило что-то недосказанное. Он сел за стол, бесшумно, но с такой уверенностью, что Мирославу на мгновение показалось, будто комната стала ещё меньше, сузившись до этих стен, этих книг и этих глаз, изучающих его с холодной внимательностью.

— Ты говоришь правильно, — наконец сказал он, задумчиво постукивая пальцами по столу. — Но всё ли ты понимаешь?

Мирослав молчал, ощущая, как его сердце стучит слишком громко в настороженной тишине.

Мирослав осторожно выбирал слова, ощущая, как в воздухе сгущается напряжение. В этой комнате, наполненной запахом старых книг, чернил и едва уловимого табака, время будто замедлялось, сжимаясь до этого момента, до этих двух человек, сидящих друг напротив друга. Лампа на столе отбрасывала мягкий свет, делая тени на стенах длинными и зыбкими, словно сама реальность пыталась растянуться в поисках ответа на то, что здесь происходило.

— Вы… человек строгий и целеустремлённый, — произнёс он наконец, слегка откашлявшись. Голос звучал ровно, но внутри всё сжималось от