Код Гериона. Бессмертие без жизни - Людмила Брус

себя Архангелом, вряд ли смирится с участью простого смертного – до конца своих дней жить под защитным куполом города, изредка выбираясь наружу в глухом скафандре, не зная ни дождя, ни снега, ни ветра…

Но если отбросить романтику, такое решение, принятое чуть ли не перед самым взлётом, всё равно обескураживает. Особенно после потери Максима Юрковского, и так подкосившей всю Аркону. Смелость, с которой он взялся за возрождение проекта по обратной колонизации Земли, приободрила приунывших после первой неудачи марсиан. Мечта о цветущей планете с лесами и океанами стала чем-то вроде топлива для всех нас, а ведь без мечты ни одно общество долго не живет. К тому же, Юрковский знал, как сделать наши будни радостней – до него Аркона не знала такого числа выставок, концертов, карнавалов, спортивных игр среди подростков; этот пример подхватили и другие города. С ним мы наконец-то перестали тянуть лямку в полуаварийном режиме и начали жить.

И вот, капсула с телом Максима погрузилась в грунт, чтобы дать жизнь новому дереву, а через три недели от его мечты решено было отказаться. Но нечего метать громы и молнии впустую. Пойду к Асано сам и попытаюсь что-то прояснить.

Я ставлю трансляцию голограммы на паузу и разглядываю нового архонта. Майрон плотен, приземист; со своей смуглой кожей, узкими глазами и грубыми чертами он напоминает очень древнего деревянного идола. Говорит медленно, металлическим голосом, делая паузы перед каждым предложением и тем самым заставляя прислушиваться к себе внимательней. По лицу и глазам никогда не скажешь, что у этого человека на уме: выражение у них почти всегда одно и то же. Cам Юрковский был подвижный, эмоциональный, любил шутить, но в случае с Майроном можно сказать, что противоположности притягиваются.

Юрковский скончался у меня и Майрона на глазах с какой-то невероятной быстротой. Он как раз пристыковал десмодуса – летающего робота-разведчика – к неопознанному спутнику Земли, каким-то чудом пережившему Блэкаут. Он подозревал, что это экспериментальный военный спутник, запущенный перед самой катастрофой и оснащенный электромагнитной защитой особой мощности. Через нейроподключение он приступил к чтению данных.

Эта рутинная операция длилась около часа без помех, но вдруг Юрковский прервал соединение, безуспешно попытался встать и произнёс набор слов, в котором я различил только «тень». Нам показалось, что архонт нас разыгрывает. Он неуклюже дёрнул рукой в мою сторону, и лишь тогда до меня дошло, что с ним стряслась какая-то беда. Я уложил Максима в кресло, напуганный Асано послал за врачом, но примерно через час нашего архонта не стало. Медики определили у него инсульт со множественными гемморагическими очагами: если коротко, в голове у бедняги лопнуло сразу несколько сосудов.

В последний раз сверстник Юрковского (а было ему пятьдесят шесть, что по нашим меркам почти молодость) умирал от инсульта двадцать четыре года назад. На всякий случай медики взяли пробы еды и кофе, которые мы употребляли в течение рабочего дня, но никаких токсинов там не обнаружили. Не нашли следов яда и при вскрытии. В то же время генетическая карта указывала на предрасположенность к сосудистым заболеваниям, а предсмертный анализ крови – её повышенную вязкость. В посмертном исследовании участвовала и Дарья Ким, которая должна была стать на «Фермионе» судовым врачом, и сомневаться в результатах оснований не было.

– Уинстон… Могу ли я надеяться, что ты меня не возненавидел? – вздохнул Асано, пропуская меня в кабинет, когда я примчался.

– Прошу, не надо так говорить, – ответил я. После нашей общей потери таких вещей не хотелось слышать даже в шутку.

Архонт протянул мне свою квадратную ладонь; когда я ее пожимал, моя собственная рука была словно деревянной. Мы прошли в небольшую комнату, убранство которой состояло из стола с обсидиановой столешницей, двух кресел, голографического камина в стенной нише да небольшого растения с дивной красоты тёмно-синими цветами, накрытого прозрачным колпаком: новый архонт был увлеченным ботаником.

– Вы же сами подписали мне допуск к полёту, и гипотетический риск агрессии вас тогда не волновал… О каких угрозах идет речь, если реактор теперь в норме?

Перед экспедицией на Землю «Фермион-1» тестировали в космосе дважды, дав ему сначала облететь Марс, а затем отправив его к нашей дальней луне – Деймосу. В общей сложности, в космосе он провел двадцать дней, в то время как полет к Земле на этом корабле должен продлиться тридцать шесть. Маневры намеренно делали максимально сложными, но капитан Григорий Сафронов успешно посадил «Фермион» на Деймос, а затем на поверхность полярного ледяного озера Хельхейм, хотя для земной экспедиции это и не требовалось: корабль предполагалось оставить на орбите, используя для высадки челнок. Отработать не смогли разве что посадку на жидкую воду – за неимением незамёрзших озёр. Обшивка выдержала имитацию метеоритных ударов. Впоследствии все, что делал Сафронов, пришлось повторить и мне, а в открытом космосе я провёл даже больше времени.

Удивляло то, как мало было замечено фрагментов погибшего корабля, что сразу наталкивало на мысль о взрыве в реакторе. Если ему способствовала некая внешняя сила, она должна была быть чудовищной, и взрыв должен был произойти сразу после критического повреждения, потому что из эфира экипаж пропал в один миг, как и сам корабль – с радаров. Мы, конечно, приняли в расчет, что сигналу требуется время, чтобы от Земли добраться к нам, но все произошло слишком быстро даже с поправкой на это.

Данные с радара «Фермиона-1» поступали непосредственно в космический центр; до последнего мига он не показывал никакой угрозы. Когда я писал диплом, то специально рассчитал массу гипотетической «ракеты-невидимки», взрыв которой мог привести к мгновенному разрушению корабля на мелкие фрагменты. Таких монстров не держала на орбите ни одна космическая держава: они были просто запрещены международными конвенциями.

Экспертная комиссия так и не пришла к окончательному выводу, но чаша весов склонялась в пользу версии о дефекте в конструкции реактора, поэтому комиссия, расследовавшая причину катастрофы, подвергла «Фермион-2» особенно тщательному исследованию. Реактор разобрали и собрали заново, контролируя и отмечая каждый шаг. Дефект обнаружился в системе газового охлаждения. И сядь я в корабль после стандартного тестирования, то не дотянул бы до Деймоса.

Но ни комиссия, ни я во время написания диплома не смогли разгадать последнюю тайну: как корабль, предположительно имея тот же дефект, добрался почти до Земли. Как капитан и опытный бортинженер до самой своей гибели ничего не замечали…

– Я никогда до конца не верил в версию с реактором. Я скорее поверю, что кто-то сбил «Фермион» с Земли, – сказал Асано. – Или что ребят погубил необезвреженный военный спутник.

– Холод и мрак, прошло восемь лет… – сказал я, всеми силами сдерживая гнев. – И скажете, что спутники-убийцы за полвека никому не попались на глаза? Скажете, среди космического мусора не разглядели? Или какая-то эпическая сила слепила их из этого хлама?

– Ты же помнишь: на ближней орбите и ниже – слепая зона; радиосигналы оттуда не поступают. Максим считал, что, не разобравшись с этим до конца, можно посылать в экспедицию людей и дорогостоящий корабль. Но у меня другое мнение – хоть и непопулярное среди желающих стать героями. Не можем мы себе позволить такой роскоши – каждый год что-то засылать на Землю и разбрасываться молодыми, здоровыми и обученными ребятами.

– Боюсь, больше всего мои ребята сейчас хотят… – начал было я.

– Не драматизируй, Уинстон. Им вполне достаточно быть лучшими в своей области, а для этого полно возможностей на Марсе. Ты без дела тоже не останешься, так что не торопись головой об стенку биться, ладно?

– Так вы хотите вообще упразднить земную программу?

– Не упразднить – отложить – пока не прояснится ситуация. Предупреждаю сразу: по срокам ничего сказать пока нельзя. Подозреваю, далеко не все жаждут видеть нас на Земле… Капиталистам невыгодно, чтобы какие-то ребята из космоса раздавали счастье всем и даром. И кто знает, что за люди пришли к власти в Китае, в Советском Союзе?..

– Без их помощи мы бы так и остались колониями! – вставил я. Зачем, спрашивается? А то он сам не знал…

– Так это было давно.