Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

— А кто именно вам говорил, что мой метод ненадёжный?

Альфа снова задержал дыхание.

«Вот оно. Вот этот момент. Не фраза, не слова, но пауза между словами. То, как человек ищет ответ, которого у него нет. Как он выбирает, сказать или не сказать. Как он делает выбор не здесь, не в этот момент, но в тот, когда кто-то раньше — другой, чужой — уже оставил в нём этот вопрос, этот шаблон, этот заранее заготовленный страх».

— Ну… Говорили… Да какая разница?

Какая разница?

Мирослав почувствовал, как его плечи напряглись.

«Разница огромная. Разница в том, кто сказал. Разница в том, зачем сказал. Разница в том, что теперь ты не мой пациент, а чей-то инструмент. Ты не сомневаешься, ты не ищешь правды, ты исполняешь роль. Ты не понимаешь, но тобой уже управляют».

«Кто? Карпов? Кто-то ещё? Они смотрят на меня? Они ждут? Они уже знают, как я отвечу?».

Мирослав не ответил сразу. Он знал, что если ответит слишком быстро, слишком резко, слишком откровенно — он проиграл.

Он медленно выдохнул.

Пальцы разжались, листки остались на коленях.

Голос его был ровен, холоден, бесцветен.

— Разница есть.

Пациент не ответил.

Между ними стала тишина, такая густая, что можно было услышать, как её режут зубами.

* * *

Он вошёл в кабинет и не сразу зажёг свет. Некоторое время стоял, прислушиваясь к собственной тишине. За стеной, в глубине коридоров, больница продолжала жить: шарканье ног по линолеуму, редкие приглушённые голоса, чьё-то кашляющее дыхание, и в этом не было ничего нового, ничего, что не повторялось бы изо дня в день. Но теперь всё звучало иначе.

Раньше этот шум был для него фоном, ритмом живого организма, частью которого он стал по необходимости. Теперь же этот ритм дрожал, колебался, менялся, точно кто-то, скрытый, невидимый, уже перебирал его нити, уже ставил ловушки, уже ждал.

Он медленно подошёл к столу, осторожно, будто проверяя, не успело ли что-то измениться в его собственном пространстве за время его отсутствия. Медицинские карты легли на стол с сухим, тихим шорохом. Он посмотрел на них, но не видел отдельных листков — только узор игры, только то, что за ними стояло.

Он не ошибся. Это не было совпадением, не было простым недовольством пациентов.

«Карпов не наблюдает. Карпов действует. Он расшатывает. Не больницу, не систему — меня. Он ждал, когда я оступлюсь. А теперь он не ждёт. Теперь он сам кладёт мне под ноги камни».

Он провёл пальцами по столу, медленно, точно проверяя, всё ли на месте. Часы тикали — медленно, спокойно, но с каждой секундой всё громче, всё явственнее, словно даже время понимало, что оно теперь не его союзник.

Мирослав вдохнул и выдохнул.

Он не имел права колебаться.

Но ещё острее он чувствовал давление.

Он был омегой.

Игра была уже не только в словах, не только в профессиональных вопросах. Она шла глубже, била в то, что нельзя было сказать вслух, что можно было лишь подразумевать — вопрос иерархии. Вопрос того, насколько долго альфа позволит омеге оставаться тем, кто принимает решения.

Он не сдастся.

Он не имеет права сдаться.

Дверь кабинета чуть скрипнула, и он уже знал, кто это, даже не оборачиваясь.

— Слушай, Мирослав…

Николай говорил тихо, но не потому, что боялся. Нет, в его голосе была другая осторожность — та, что исходит не из слабости, а из понимания, что за каждым словом стоит что-то большее, чем само слово.

Мирослав медленно поднял глаза.

Николай стоял в дверях, переминаясь с ноги на ногу, но не глядя прямо, и этот его взгляд, скользящий в сторону, будто он не хотел сказать, но знал, что сказать придётся, раздражал сильнее, чем могли бы раздражать открытые насмешки.

— Мне кажется, что это не просто жалобы. — Он выдержал паузу, слишком длинную, слишком наполненную смыслом. — Я слышал, как Карпов говорил кое-что коллегам. Он настраивает людей против тебя.

Мирослав медленно моргнул.

Слова не удивили. Нет, это было даже легче — когда слышишь то, что уже знаешь, то, в чём не нужно сомневаться, что уже давно пульсирует под кожей, в висках, в напряжённых пальцах, в сжатых плечах.

Он наклонился к столу, провёл ладонью по картам, будто в этом движении заключалось решение, будто через бумагу можно было почувствовать пути, которыми двигалась атака.

— Я уже догадался.

Голос его был глух, ровен, почти бесцветен.

— Но почему именно сейчас?

Николай задержал дыхание.

Только на миг.

Но этого хватило.

— Он ждёт момента, когда ты совершишь ошибку.

В коридоре кто-то прошёл, стук каблуков отразился от стен и стих.

— И если такой момент не наступит — он создаст его сам.

Создаст.

Мирослав ощутил, как в груди что-то сжалось, как будто внутри, глубоко, невидимо, уже сработал механизм, который он не мог остановить.

Он знал.

Знал, что это не просто удары. Это подготовка.

«Значит, я был прав. Теперь мне нужно подготовиться. Если Карпов хочет войны, он её получит».

Но он не сказал этого вслух.

Он только молча кивнул.

И закрыл медицинскую карту.

Он сел за стол, не торопясь, почти медленно, словно тело ещё не осознало необходимость действий, но разум уже двигался, уже выстраивал ряды, уже рассчитывал, как сделать следующий шаг так, чтобы его не загнали в угол. Он смотрел на стопку медицинских карт перед собой, но видел не бумагу, а сеть. Тонкую, сложную, сплетённую ловко и точно, чтобы не разорвалась от первой же встряски.

Каждая жалоба — не случайность. Каждое слово, сказанное пациентами, не их слова. Он видел это теперь отчётливо, как рисунок, проступающий из-под слоя старой краски, когда начинаешь тереть поверхность.

«Карпов не хочет просто отстранить меня. Он хочет сделать так, чтобы я сам стал тем, кем мне велено быть. Тем, кем я не стал, но должен был. Он не просто давит — он меняет меня. Точнее, хочет поменять».

Он скользнул взглядом по именам, по диагнозам. Что в них есть общего? Почему именно эти пациенты?

Рука его остановилась