Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

Карпов не доказывал свою правоту.

Он давал понять, что ему не нужно её доказывать.

Он не говорил о настоящем. Он говорил о будущем.

О его будущем.

Мирослав моргнул, точно стряхивая с себя что-то липкое, что-то невидимое, но уже просочившееся под кожу.

Он почувствовал, как сердце сжалось на мгновение, но тут же взял себя в руки.

Если он отведёт взгляд, он проиграет.

Если он замешкается, они это увидят.

Карпов не просто сказал, Карпов заложил в воздухе что-то, что не исчезнет, даже если сменить тему, даже если все встанут и разойдутся.

Но если он сейчас не ответит, то завтра — будет поздно.

Мирослав усмехнулся. Намеренно. Чуть медленнее, чем стоило бы, так, чтобы усмешка была вызовом, а не защитой.

Он лениво наклонился вперёд, будто ему даже не нужно было думать над ответом, будто он не заметил в словах Карпова ничего важного, кроме пустой болтовни.

— Меня это не касается. Я умею предохраняться.

Мгновение — и комната застыла.

Смех раздался резко, нервно, как если бы кто-то не успел вовремя сдержаться.

Кто-то сделал вид, что не услышал.

Кто-то задержал дыхание, но тут же прикрыл рот ладонью, притворяясь, что просто пил чай.

Но Карпов услышал.

Он не сразу ответил, он только медленно выдохнул, задерживая взгляд на Мирославе, будто давая ему шанс забрать слова назад, переиграть, сказать что-то другое.

Но Мирослав не отвёл глаз.

Карпов не отвёл взгляда.

Он сидел спокойно, но в этой спокойности было что-то тяжёлое, незыблемое, будто он уже знал, что будет дальше, будто уже видел, как всё сложится, и не сомневался в своей правоте.

— Ну-ну. Посмотрим.

Он произнёс это тихо, но так, что слова расползлись в воздухе, пропитали стены, сели на плечи, как оседающий дым.

Кто-то зашевелился, будто наконец осознал, что эта фраза не была окончанием разговора, а только его продолжением.

Кто-то понял слишком хорошо, но решил молчать.

Мирослав не ответил сразу. Он понял смысл, он услышал его в том, как Карпов чуть замедлил слова, как произнёс их неторопливо, растягивая последние звуки, оставляя их висеть между ними.

«Он не просто угрожает. Он не просто проверяет. Он говорит мне, что я не буду выбирать».

Карпов откинулся назад, будто сделал паузу, будто дал возможность усвоить смысл.

Но тут же снова заговорил — с ленцой, с лёгкой насмешкой, но намеренно растягивая момент, как если бы просто захотел показать ему — здесь никто не спросит, чего хочет омега.

— Вы умеете предохраняться, товарищ Миргородский? — Карпов качнул головой, усмехнулся, но в этой усмешке не было веселья, только ледяная уверенность. — Как интересно. А если попадётся альфа, который хочет детей? Или вы думаете, что ваш выбор в этом что-то значит?

Тишина.

Кто-то зашевелился в кресле.

Кто-то перекатил стакан в ладони, но не сделал глотка.

Кто-то не поднял головы, но слушал. Все слушали.

Воздух сгустился.

Мирослав смотрел на Карпова, он не собирался отступать, не собирался терять контроль, но он уже знал, что разговор повернули так, чтобы он потерял.

«Это не разговор о законе. Это разговор обо мне. О том, что меня ждёт. О том, что я не смогу избежать».

Карпов не отводил взгляда.

— Ну? — Он чуть приподнял брови, снова с ленцой, снова с той же тягучей уверенностью, от которой не было выхода. — Вы будете говорить, как взрослый человек, или продолжите притворяться, что этот разговор вас не касается?

Мирослав ощутил, как внутри всё похолодело.

«Они ждут. Они хотят увидеть, сломаюсь я или нет».

И в этот момент он понял — он уже проиграл.

Потому что этот разговор не о том, что он скажет. Этот разговор о том, что они все уже уверены в одном: когда придёт время, его желания не спросят.

Мирослав не отвёл взгляда.

Ни на секунду.

Он знал, что они ждут. Ждут, что он споткнётся, что дрогнет голос, что он переведёт взгляд в сторону, что потянется к стакану, лишь бы занять руки, скрыть напряжение.

Но он не дрогнул.

Он медленно моргнул, чуть наклонил голову, будто на мгновение задумался, но без спешки, без лишнего волнения.

И потом, таким же ровным, ленивым голосом, как прежде, почти небрежно, будто отвечал на что-то мелкое, пустое, не стоящее обсуждения, сказал:

— Если хочет, пускай на стороне заводит детей, я не против.

Тишина.

Она была мгновенной, как срез ножом.

Как если бы воздух перестал двигаться.

Кто-то затаил дыхание.

Кто-то подавился смешком, но тут же закашлялся, прикрывая рот рукой.

Кто-то напрягся, но сделал вид, что его это не касается.

Но Мирослав не дал им времени переварить, не дал им навесить на его слова чужие смыслы.

Он чуть усмехнулся, лёгким, почти невесомым движением губ, и добавил, ровно, спокойно, с тягучей усталостью человека, который давно принял решение и не собирается никому его объяснять:

— Я лично не хочу.

Карпов не пошевелился.

Но что-то в его лице изменилось.

Совсем чуть-чуть, почти незаметно.

Глаза остались холодными, но улыбка исчезла.

А Мирослав почувствовал — он попал.

Но куда именно — ещё предстояло понять.

Тишина держалась мгновение.

А потом — разом сломалась.

— Нонсенс! — кто-то не выдержал первым, голос резанул воздух, коротко, резко, будто ударили кулаком по столу.

— Так не бывает! — другой голос, возмущённый, удивлённый, почти нервный.

— Что значит «не хочу»⁈ — кто-то фыркнул, кто-то покачал головой, словно услышал абсолютную глупость.

Шум нарастал.

Не громкий, не истеричный, но тот самый, который появляется, когда что-то ломает картину мира, что-то выбивается за рамки дозволенного, что-то не вписывается в привычные границы.

— Омега и не хочет⁈ — кто-то хмыкнул, с явным недоверием.

— Так ведь инстинкты, товарищ Миргородский, инстинкты же! — это уже с издёвкой, с недоверчивой усмешкой.

— Нонсенс, да, чушь! — подтверждает кто-то сбоку.

Кто-то отмахнулся, будто не желая даже обсуждать, не желая тратить на это слова.

Кто-то нахмурился, словно пытался понять, но понимание ускользало.