Тень «Пересмешника» - Артём Март

что сможешь меня переубедить, Селихов, то ошибаешься. Мне плевать на то, что будет с этой размазней Бледновым. Плевать, слышишь? Плевать на всё. Мы просто соберём манатки и вернёмся в Хазар-Калу. Всё.

— Если тебе некуда выплеснуть злость, то можешь отыграться на мне, — сказал я холодно. — Но вмешивать свои переживания в службу я тебе не позволю.

Муха, сунувший сигарету в губы, ошарашенно уставился на меня.

— Если тебе так хочется, можешь злиться на себя сколько влезет, — продолжил я. — Но задание надо выполнять. И это задание — разузнать что-то о Муаллим-и-Дине. Понял?

— Селихов… Я твой командир… — разозлился Муха. — И…

— Ты не можешь командовать, — возразил я.

В глазах Мухи блеснул страх. Он замялся.

— По крайней мере сейчас, — выдохнул я. — Я знаю, ты разбит тем, что не выдержал. Что сломался в самый неподходящий момент.

Муха медленно опустил взгляд.

— Всякий может сломаться. Все мы люди, — продолжил я.

Я медленно подошёл к стене, как и Муха, невзирая на побелку, прислонился к тёплому саману плечом к плечу с ним.

— Любые ранения — и физические, и душевные, — лечит время. И твоё тоже вылечит. Но знаешь что? Тогда, на Шамабаде, когда мы, тридцать два человека личного состава, противостояли трёхкратно превышающим нас силам противника, люди тоже боялись. Люди получали ранения… И гибли.

Замолчав, я хмыкнул. Устремил взгляд к небу.

— Есть у меня один товарищ, — продолжил я. — Гена Малюга. Простой, деревенский парень. Но боец что надо. Так он в ту ночь попал в рукопашную. Голыми руками душмана придушил.

Муха молчал. Казалось, он наблюдает за тем, как медленно догорает в его пальцах недокуренная сигарета.

— А ведь он до того дня ни разу в жизни врага в рукопашной, вот так, чтоб лицом к лицу, не убивал, — продолжил я. — Ни разу. А тут надо было. И свой долг он выполнил. Остаток ночи Малюга дрался с духами, как все остальные. А глаза у него были такие, будто бы он приведение увидел.

Я вздохнул, поправил панаму.

— Малюга потом очень долго плохо спал. Стонал во сне. Просыпался среди ночи. Зато в ночные дозоры когда ходил, всегда был бодрый. Никакого сна в глазах. Будто бы и не надо было ему спать. Малюга говорил — боюсь засыпать. Говорил, что ему во сне каждый раз рожа этого душмана видится. Только не Малюга его душит, а он Малюгу.

Муха молчал. Когда сигарета догорела, он вздрогнул. Выкинул фильтр. А потом поднял на меня взгляд.

— Малюга говорил, — продолжил я, заглядывая Мухе в глаза, — что лицо того врага теперь навсегда останется в его памяти. Тяжело ему было после той ночи на Шамабаде. Да только он всегда, невзирая ни на что, службу нёс как надо. Как образцовый пограничник и боец. И мне не раз на помощь приходил.

Теперь Муха не выдержал. Он шмыгнул носом и прочистил горло. Сплюнул. Но сделал это так, будто бы просто не хотел смотреть на меня. Потому и решил отхаркаться.

— Малюга никого не винил в том, что в ту ночь ему пришлось идти в рукопашную. А хотя мог бы. Мог винить, скажем, неопытного Пуганькова, который взял командование на себя, когда начальника нашего, Тарана, ранили. Мог бы винить старшего сержанта Нарыва, что тот, якобы, неумело организовал оборону. Да так, что дошло до рукопашной. Но не винил. Он просто служил. И всё.

Муха вздохнул через стиснутые зубы. Нервно заозирался, будто бы ища, куда спрятать взгляд.

— Но я не Малюга, Саша, — проговорил он тихо.

— А что, ты хочешь сказать, что ты, старший лейтенант, командир разведвзвода ММГ-4 Московского погранотряда, хуже простого бойца-пограничника с заставы?

Муха уставился на меня. И, признаюсь, взгляд его меня удивил. Не было в нём теперь ни холодной отстранённости, ни хитровато-ироничного прищура, свойственного старлею.

Муха смотрел на меня как ребёнок, потерявшийся в бесконечной толпе незнакомых людей.

— Я думаю, — сказал ему я. — Что ты не хуже Малюги, Боря. Только сейчас ты сам этого не видишь.

Взгляд Мухи снова сделался прежним.

Он оторвал спину от стены. Затоптал ещё дымящийся окурок.

— Может… — прохрипел он. — Может, я немного погорячился с этим Бледновым…

— Может, — согласился я. — Ну лады. Пойдём. Начнём с ним всё заново. А заодно я расскажу, какой у меня созрел план.

— Пойдём. — Муха вздохнул. — Только глянь, я там спину не вымазал?

— Что-что тебе нужно? — удивился капитан Миронов.

Когда я вернулся в дом муллы, на квартиру капитана, Миронов всё ещё был занят работой с какими-то документами. Капитан сидел за своим столом и что-то писал.

— Коран, — сказал я. — Я знаю, что агитотряд привозит с собой много разной литературы. Видел, как вчера на площади ваши бойцы раздавали местным книги. А еще знаю, что ваших офицеров знакомят с местной культурой, в том числе и по Корану. Вот и подумал, может быть, у вас найдётся какой-нибудь лишний экземпляр.

Миронов задумался. Поиграл ручкой, зажатой в его длинных пальцах.

— А зачем тебе Коран? — наконец спросил он.

Я пожал плечами.

— Сами понимаете, нужно знать людей, рядом с которыми приходится служить. Да и так. Для общего развития не помешало бы.

— Похвально, — Миронов благосклонно кивнул. — Похвально, товарищ Селихов, что вы стремитесь к всестороннему развитию. Исламская вера и культура древние и многогранные. Даже христианину найдётся, что там почерпнуть.

Я кивнул.

— Так-с… — Миронов стал перебирать на столе бумажки и какие-то книжки, лежащие на нём в настоящем творческом беспорядке. Потом наконец сказал: — У меня тут где-то был один русскоязычный экземпляр, да что-то не найду. Спросите у прапорщика Юсуфбекова. Вы с ним не знакомы?

— Никак нет.

— Он должен быть где-то на площади. Передайте, что я разрешил вам взять книгу.

— Спасибо, товарищ капитан, — я улыбнулся. — И ещё момент: я хочу взять книгу насовсем.

— Ну… Ну да, конечно, — закивал Миронов. — Считайте, что это подарок вам за ваш неоценимый вклад в наше дело! Всё же, как это ни странно, события минувшей ночи и правда благосклонно повлияли на отношения местной джирги к нашему агитоотряду. С момента вашего ухода я принимал благодарности ещё от двух старейшин кишлака.

— Ну