Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

в его сторону, как все в этой комнате уже решили, кто здесь жертва, а кто — виновный.

Ну, разумеется.

Как же иначе?

Он даже не успел осмотреть пациента, не успел взглянуть в его медицинскую карту, но уже оказался на этом заседании, уже оказался на месте преступника.

— Ну, товарищ Миргородский, — голос Карпова мягкий, бархатный, сдобренный тонкой насмешкой, словно он даже не враждует, а просто помогает ему понять нечто очевидное. — Как объяснишь осложнения у пациента?

Мирослав прошёл вперёд, но не сел.

Он смотрел ровно, без единого дрожания в голосе, без тени сомнения.

— Мне нужно ознакомиться с ситуацией. Кто пациент?

Карпов прищурился, как кот, поймавший мышь, но решивший ещё немного поиграть перед тем, как её задушить.

— Омега, 32 года. После удаления зуба началась сильная инфекция. Температура, воспаление. Мы предупреждали, что твои методы — это риск.

Тишина.

Не та, что бывает в ожидании ответа.

Та, что бывает перед выстрелом.

Мирослав чувствовал взгляды, чувствовал, как его уже судят, уже ставят диагноз, уже подводят итог.

«Они даже не дали мне шанса осмотреть пациента, но уже судят».

Он медленно протянул руку к столу, взял первую попавшуюся медицинскую карту, даже не глядя в сторону Карпова.

Развернул.

Перелистнул.

Секунда. Две. Три.

Поднял взгляд.

— Значит, суд уже состоялся? — его голос был ровным, но в этой ровности читалась холодная усталость, почти отвращение. — Прокурор вынес приговор, свидетелей заслушивать не будем?

Кто-то негромко кашлянул.

Кто-то откинулся в кресле, будто стараясь слиться со стеной.

Карпов чуть напрягся. Едва-едва. Настолько, что почти никто не заметил.

Но Мирослав заметил.

— Не нагнетайте, товарищ Миргородский, — Карпов улыбнулся, но его пальцы нервно тронули край папки. — Вы ведь не отрицаете, что это ваш пациент?

— Я не отрицаю.

Мирослав щёлкнул страницами, изучая записи, ощущая, как всё в нём медленно, но верно собирается в один железный кулак.

— Но мне нужно ознакомиться с тем, что именно было сделано.

И, главное, кем.

Мирослав перевернул страницу.

Глаза его медленно скользили по записям, но он уже почти не читал, а знал. Он чувствовал, что именно сейчас, именно в этих строках, именно в этой безупречно выведенной, аккуратной медицинской записи кроется что-то омерзительное, что-то тошнотворно-скользкое, что-то такое очевидное, что он даже не удивился.

И вот — первая деталь.

Антибиотик.

Не тот.

Не его назначение.

Он не сразу поднял голову, дал себе секунду, будто это могло помочь собрать злость в ровную линию, приглушить холодное, обжигающее раздражение.

Потом спокойно, медленно, почти лениво поднял взгляд, зафиксировал его на Карпове, а затем, всё тем же ровным тоном, от которого едва ощутимо дрогнул воздух, произнёс:

— Здесь ошибка. Пациенту давали не тот антибиотик. Это не моё назначение.

В комнате стало тише.

Не так, чтобы резко, не так, чтобы кто-то вдруг замер, ахнув от ужаса. Нет, просто воздух изменился, стал плотнее, как перед грозой.

Карпов не сразу ответил.

Он сделал плавное, почти ленивое движение, чуть дёрнул уголком губ, словно вот только что услышал удивительную, совершенно невероятную вещь, которую ему ещё предстояло осмыслить.

— Неужели? — произнёс он, точно с искренним изумлением, даже брови чуть повёл вверх, словно это действительно могло быть чем-то из ряда вон выходящим. — А кто его назначил?

Мирослав молчал.

Он листнул карту дальше, прокручивая пальцами страницы, выискивая нужные строки, но он уже знал, чья там подпись.

И вот она.

Аккуратная. Чёткая. Выведенная уверенной рукой.

Карпов.

Мирослав снова поднял взгляд, но теперь не лениво, не медленно, а резко, с тем выражением, от которого, казалось, воздух в комнате мог стать на несколько градусов холоднее.

— Вот. — Он слегка наклонил голову, глядя прямо в глаза Карпову. — Подпись… Доктор Карпов.

Тишина застыла в воздухе, как густая, вязкая патока.

Кто-то пошевелился, переставляя чашку ближе к себе.

Кто-то кашлянул, будто случайно, но этот кашель прозвучал слишком резко, слишком нервно.

Кто-то уже не смотрел на Карпова с той же уверенностью, что прежде.

Мирослав слышал, как трещит этот хрупкий момент — момент, когда маска даёт первую, крошечную трещину, когда баланс слегка, почти незаметно, но всё же смещается.

Он видел, что Карпов это понял.

Но Карпов не сдавался.

Конечно, нет.

Он улыбнулся, тонко, едва заметно, и, чуть откинувшись назад, пожав плечами, с легчайшей, абсолютно деланной небрежностью произнёс:

— Как неловко вышло.

Мирослав сжал пальцы на столе, чтобы не позволить себе рассмеяться.

«Так вот в чём его план. Он сам изменил лечение, чтобы получить нужный ему результат».

Он почувствовал, как волна омерзения накатывает медленно, как оно оседает в груди, как оседает пыль на белый халат, оставляя грязные следы, которые невозможно стереть.

Но он не покажет этого.

Он не даст Карпову удовольствия видеть, что хоть что-то из его игры задело его по-настоящему.

Именно поэтому, он просто улыбнулся в ответ.

Чуть-чуть.

Ровно настолько, чтобы Карпов понял: это ещё не конец.

Мирослав не торопился говорить.

Он медленно, почти лениво, закрыл медицинскую карту, провёл ладонью по её жёсткому краю и, не меняя выражения лица, аккуратно положил её на стол.

Тишина в зале заседаний сгущалась.

Она уже не была просто паузой в разговоре, она становилась ощутимой, как густой, пыльный воздух в старом помещении, как напряжение в плечах тех, кто почувствовал, что ситуация выходит за рамки обыденного.

Карпов сидел чересчур прямо, слишком небрежно водя пальцем по крышке своей папки. Он не смотрел на Мирослава, но чувствовал его взгляд.

А Мирослав смотрел.

Ровно.

Пристально.

С холодным, почти хирургическим интересом.

И только потом, спустя долгую, мучительно растянутую паузу, он нарушил эту тишину.

— Так что же получается, товарищ Карпов?

Голос был ровным, даже мягким, но в этой мягкости была твёрдость лезвия, которую невозможно не почувствовать.

— Это не ошибка моего метода. Это ваше вмешательство в лечение.

Карпов резко моргнул, но тут же взял себя в руки.

Склонил голову, будто удивлён,