Династия Одуванчика. Книга 4. Говорящие кости - Кен Лю

ограниченными и выхолощенными по сравнению с мышлением великих учителей, основавших некогда эти школы. И многих способно привести в смятение то, что Юшину Пидаджи (вероятно, второй по значимости фигуре среди поточников) могла прийти в голову мысль, несоответствующая, строго говоря (по мнению более поздних адептов), канонам данной философской школы.

(Следует отметить, однако, что прагматизм Юшина Пидаджи, видевшего в Милости Королей (или концентрации политической власти в одних руках) неизбежную уступку человеческой природе, наводит нас на мысль о зародыше современного воспламенизма. Таким образом, можно объявить Пидаджи предтечей данного философского направления, или протовоспламенистом, – любопытная тема, к которой я намерен обратиться в другое время.)

Но, перечитывая Суйе, я был поражен иной перспективой. Что, если мы примем его оговорку в буквальном смысле? И будем на самом деле рассматривать «Рассказ о трех мечах» как реальный исторический факт, а вовсе не притчу?

Нам известно, что правление короля Масо Совестливого характеризуется сдержанностью и полнейшим отсутствием агрессивности – редкость по тем временам! Знаем мы также и то, что в молодые годы, являясь еще лишь наследником престола, он вел себя куда более воинственно (к примеру, Зал тысячи черепов или Поле призрачных танцоров с мечами – это не выдумки, а действительно существовавшие локации в его феодальном замке в то время, когда он был юным принцем). Так что давайте отречемся от стремления насладиться хорошей историей и допустим, всего лишь на миг, что все это было на самом деле. Итак, напомню основные моменты: принц Мэташи одержим войной и боями на мечах; Юшин Пидаджи пытается убедить принца в ошибочности избранного им пути; в итоге бродячий поточник добивается-таки успеха. Ну а впоследствии история сия была записана (хотя и изрядно приукрашена).

Вопреки непредсказуемой переменчивости существования, каждый из нас не в силах удержаться от стремления соединить произвольные события жизни в связное повествование. Автобиографии отдельных персон, жизнеописания великих деятелей и национальные мифы суть проявления этого самого порыва.

При всем при том позвольте заметить: если означенная история вдруг кажется нам слишком гладкой, это еще не значит, что она не правдива.

Какую мораль можно извлечь из всего вышеизложенного? На примере интерпретации «Рассказа о трех мечах» можно научиться тому, как важно стремиться к хорошей истории, уразуметь, сколь велика ее сила. Короли и герцоги черпают вдохновение совершать великие поступки в желании оставить после себя легенды. Юшин Пидаджи (быть может, и сам того не сознавая) воспламенил сердце будущего короля Масо к миру своим обещанием рассказать про него трогательную историю.

Тан Феюджи, ученик Ги Анджи и премьер-министр Хаана

Чем больше читаешь комментариев к классикам, тем сильнее испытываешь желание, чтобы все они исчезли.

Всякий раз, дергая струны цитры, Тасэ-Теки чувствовал покалывание в пальцах и тепло, наполняющее грудь. В мире хаоса и неуверенности писать было роскошью, занятие сие одновременно было бегством и служило убежищем.

Каллиграфические стили обычно подразделялись на большие группы: канцелярский шрифт, ливневый, печатный, зеркальный… и так далее. Но каждый человек неизбежно прибавлял к избранному стилю какие-то свои уникальные детали и особенности, вот почему работы двух разных писцов никогда не выглядели одинаково. Благодаря этому даже тысячи лет спустя удавалось установить личность того или иного переписчика.

Тасэ-Теки всякий раз настраивал пишущую цитру так, чтобы воспроизводить почерк определенного писца, пусть даже и в более элегантной и чистой версии. Исключением была его личная машина. Вместо своей руки он настроил ее на другую.

Идя от обратного, юноша постепенно восстановил тот способ, каким держит нож она, когда вырезает очередной выступающий росчерк, нависающий край, скошенную поверхность, вертикальную линию логограммы. Одним словом, Тасэ-Теки полностью настроил машину на воспроизведение движений возлюбленной, а потому, когда писал, чувствовал, что видит ее руку.

Внезапно кто-то мягко похлопал его по плечу. Он поднял голову: это был настоятель Сломанный Топор.

– Брат Тасэ-Теки, мир пришел сюда в поисках тебя.

Посреди обширного пустого зала для посетителей, накинув на плечи желтый платок, слишком тонкий для такого холодного вечера, стояла молодая дама. Она смотрела в противоположную от него сторону и дрожала вопреки теплу, исходившему от жаровни у ее ног. В лучах заходящего солнца посетительница храма казалась ярким одуванчиком, а быть может, хризантемой, дерзко расцветающей с первым зимним ветром.

Юноша сделал шаг вперед, сердце его бешено колотилось, в ушах шумела кровь.

Девушка повернулась на звук шагов, и он увидел лицо, о котором грезил каждую ночь: немного бледное, слегка исхудавшее, со следами миль тяжкого пути и месяцев сердечной скорби.

– Фара, – прохрипел он, проглотив комок в горле.

Она смотрела на него и некоторое время не двигалась. А потом побежала навстречу и приникла к нему, однако затем отстранилась и стала бить кулачками ему по груди, заливаясь слезами.

Он молча стоял, позволяя ее ярости и печали беспрепятственно излиться. И при этом чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

Долгие месяцы странствовала она по Дара, негодуя на богов и проклиная мир.

Фара чувствовала себя совсем одинокой. После провалившегося вторжения в Неосвобожденный Дара пропал брат, и в народе упорно циркулировали слухи, что ее тетя-мать ради сохранения трона пошла на сговор с льуку и превратилась в настоящего тирана. Погиб в сражении адмирал Тан Каруконо, всегда любивший Фару как родную племянницу. Дзоми Кидосу, заменившая ей сестру, загадочным образом куда-то исчезла и более не появлялась на публике. Тайные попытки выйти на связь с госпожой Сото, ставшей для нее второй матерью, закончились неудачей. Из опасения привлечь внимание «предусмотрительных» Фара не рисковала обращаться к Айе Мадзоти, своей подруге и названой сестре.

Политическая буря, о которой она предупреждала Айю, захлестнула всех, кто был ей дорог, и унесла ее саму, бросив на произвол судьбы. Вне наполнявших дворец подковерных интриг Фара чувствовала себя еще более одинокой и растерянной. Почему императрица Джиа отозвала армию Фиро, когда тот уже стоял на пороге победы? Где ее брат и Дзоми? Что на самом деле происходит в Пане? Страшные подозрения терзали девушку, побуждая во всем разобраться, но она не знала, как это сделать.

Пока народ Неосвобожденного Дара продолжал томиться под ярмом, имперские корабли, груженные данью в виде зерна и мяса, плыли на острова Руи и Дасу, знаменуя позор Дара. Ходили слухи о бунтах и переворотах, при этом часто упоминалось имя императора Монадэту. У городских ворот стояли удвоенные патрули, солдаты с мечами наголо тщательно проверяли документы у проходящих караванов и пеших путников. Общества ветеранов стали очагами недовольства правлением Джиа, и многие старые солдаты открыто осуждали прекращение войны и унизительный мир. В ответ правительственные чиновники