Фантастика 2025-51 - Антон Лагутин

не был направлен на меня, но за шиворот точно ледяной воды плеснули – так жутко стало отчего-то. – Значит, «страшная глупость»… Так это белобрысая девица тебя отравить пыталась? Не вздорная старуха?

– Лайзо! – возмущённо вскинулась я, мгновенно приходя в себя. – Всё-таки леди Фэйт – дочь герцога! И она весьма хороша собою. А что касается возраста леди Хэмпшайр…

– Гнев тебя красит, – улыбнулся он, скосив на меня глаза. – А я-то что, я-то бесстыжий гипси, ни воспитания, ни совести, какой с меня спрос? Так что с отравительницей?

Я вынуждена была отвернуться и прикусить губу, чтобы не рассмеяться. Дурное настроение как рукой сняло; воронья стая зашумела, захлопала крыльями, высыпалась из зарослей в стылом ещё парке, точно чёрная фасоль из мешка, и затерялась в темнеющем небе.

– Боюсь, что леди Фэйт могли надоумить. Да, и к тому же её служанка сообщила кое-что любопытное…

Мы поговорили ещё немного, пока подъезжали к кофейне. И к лучшему: мне важно было высказать все подозрения, превратить своё подспудное напряжение в звуки речи, которые порой казались со стороны такими глупыми и претенциозными, что не могли уже больше ни пугать, ни сковывать душу тяжестью. Ведь хозяйка «Старого гнезда» всегда безупречна – легка, немного загадочна и спокойна, ведь только так атмосфера этого места остаётся неизменной и продолжает дарить гостям безмятежность сердца, умиротворение и отдохновение.

Проводив меня до порога, Лайзо, не медля, отправился в Управление.

Визит в особняк Хэмпшайров, в это змеиное гнездо, завершился; мне оставалось ждать встречи с дядей Рэйвеном, чтобы обсудить с ним произошедшее… и с Эллисом, чтобы понять, поили меня там ядом метафорически – или буквально.

– А теперь, леди Виржиния, попробуйте этот изумительный десерт!

Я вздрогнула, очнувшись от полудрёмы; оказалось, что меня незаметно сморило после того, как «Старое гнездо» покинул последний гость. Мэдди всё ещё прибиралась и кружила по залу, напевая себе под нос вполголоса – почти что колыбельная, право. А Рене Мирей нынче немного задержался, чтобы похвастаться своим новым изобретением.

– О, «гнёздышки» из слоёного теста с воздушным кремом и тёртым миндальным орехом? – торопливо откликнулась я, не подавая виду, что ненадолго забыла, где нахожусь. – Весьма удобная форма. Думаю, она будет пользоваться успехом.

Он воодушевился.

– Вы полагаете? Впрочем, что же это я, мои десерты всегда вызывают горение… пылание… тление… – Мирей нахмурился. – Как же…

– Пылкий восторг? – попыталась угадать я.

– Да-да! – расцвёл он.

Слова и мысли цеплялись друг за друга, как звенья бесконечной незримой цепочки. Тление – смерть, миндаль – синильная кислота; вспомнилось, как побледнело лицо марсовийца при виде страданий Салиха, и меткое замечание Эллиса; потом, сразу, без перехода – чай, поданный мне леди Фэйт. И мне пришла в голову неожиданная идея.

Я жестом подозвала Мэдди и спросила:

– Милая, Георг уже ушёл?

– Нет, но собирается, – и она выразительно посмотрела на Мирея.

Намёк был более чем прозрачным. Конечно, разве может кофейный мастер оставить двух незамужних девиц наедине с подозрительным марсовийцем? Нет, разумеется; скорее, он будет добрых полчаса поправлять шейный платок и проверять пуговицы на пальто, дожидаясь, пока можно уже наконец уйти.

Но заставлять Георга вновь браться за турку в столь поздний час – пожалуй, слишком жестоко.

– Вернёмся на кухню, мистер Мирей, – улыбнулась я. – Мне кажется, я знаю, какой кофе подойдёт к вашим пирожным и лучше всего раскроет их вкус.

Он ответил воистину ослепительной улыбкой:

– Леди приглашает меня на чашку кофе? О-ла-ла!

Мэдди прыснула со смеху и погрозила пальцем:

– А если маркиз Рокпорт услышит?

Георг действительно давно собрался уходить; я отпустила его сама, напомнив, что нас с Мэдди двое, и к тому же Лайзо ждёт снаружи, а сама взялась за приготовление кофе. О, разумеется, я не собиралась выдумывать ничего поразительного: корица, ваниль, немного карамели – словом, нечто вроде «кофе для леди», но только без сливок, чёрный. Рене Мирей с удовольствием принял из моих рук благоухающую чашку; я дождалась, пока он сделает глоток, а затем поинтересовалась словно между прочим:

– А вы можете различить привкус яда в напитке?

Выражение его лица воистину стоило запечатлеть в мраморе. Или маслом на холсте. Леди Клэймор пришла бы в экстаз!

– Леди, – заморгал он часто-часто; смотрелось это потешно, потому что ресницы у него были по-детски длинные. – Это есть шутка?

– Отнюдь, – ответила я и сама пригубила кофе. – И даже не праздное любопытство. Вы ведь действительно гениальный повар, мистер Мирей. Малейшие отклонения в рецептуре не ускользают от вашего внимания, даже если бхаратскую ваниль заменить колонской. И вот представьте, что перед вами чашка… предположим, с крепким чёрным чаем, – пощадила его я, в последний момент изменяя фразу. – И тот, кто подал его, отнюдь не похож на убийцу. Но что-то смущает вас, некое подозрение, не подкреплённое ничем, кроме смутных предчувствий. Что вы сделаете?

Признаться, в любой момент я готова была свернуть разговор, перевести его в шутку. Но марсовиец вдруг посерьёзнел и погрузился в размышления, шепча нечто вроде: «о, прозрение, уи, уи»; его пальцы механически поглаживали нижнюю губу, но он даже не осознавал собственных действий.

Эллис был прав: в прошлом этого человека скрывалось нечто весьма любопытное.

– Не стану пить, – наконец ответил Рене Мирей, и на лбу у него появилась тонкая морщинка-трещинка. Вечная сияющая улыбка угасла, а с нею исчезла и показная самоуверенность. – И другим не позволю, нет.

– Почему? – продолжила я. Очень захотелось взять веер, чтобы скрыть волнение, отвлечь внимание от своего лица, повертев что-нибудь в руках… Разговор получался напряжённым. – Подозрение значит больше, чем опасение показаться глупым или эксцентричным человеком?

И он вновь задумался, прежде чем ответить.

– Но подозрение никогда не бывает совсем пустое. Всегда есть корень, суть… – Мирей защёлкал пальцами, пытаясь подобрать слово; на сей раз я не вмешивалась. – Всегда есть основа. Вот передо мной чашка, её подала очаровательная женщина, цветок, услада для глаз! – попытался он пошутить, но вышло тускло, словно на него падала в тот момент тень неких печальных воспоминаний. – Но что-то мне не нравится. У женщины дрожали руки? Может быть. Дело в чае? Возможно. Вид, запах – чувства зрячи, разум слеп. К аромату чая примешивается металл или чеснок, и я говорю себе: «Они плохо вымыли чашку на кухне, приятель». Я называю это подозрением.