Прыжок "Лисицы" - Greko

— По сообщению нашего посольства из Константинополя. «Шхуна „Виксен“ использовалась для снабжения горцев боеприпасами. За ее отправку отвечал секретарь английского посольство Уркварт. Под грузом соли была спрятана большая партия оружия».

— О! — сделал серьезное лицо Белл. — Мы видели, как были разочарованы ваши офицера, ничего не найдя в наших трюмах!

«Феликс Петрович! Ну как же так⁈ — я мысленно изобразил „рука-лицо“. — Что за хрень вы пишете в Севастополь⁈ То пороховая мельница! То груз под солью! Может, судейские выдумали всю эту дичь⁈ Представляю степень офигивания офицеров, проводивших разгрузку „Виксена“! Носили-носили мешки с солью, как джентльмены удачи — батареи. И с таким же финалом! Ни мельницы, ни ружей. Одни крысы!»

Белл и Чайлдс лишь издевательски развели руками. Мол, не виноватая я! Судьи сдержались, как и я, и не скорчили в ответ скорбные мины. С превеликим трудом.

Каперанг продолжил:

— По сообщениям от лазутчиков Правого Крыла Кавказского Отдельного корпуса. «В первых числах прошлого ноября на одном судне, приставшем в Суджукской бухте (вероятно, английской шхуне, взятой нашими крейсерами), доставлено значительное количество соли, медных турецких трехфунтовых орудий четыре, шестифунтовых так же четыре, ружей и шашек весьма много, пороху девять бочонков в каждом по 4 пуда. Все это оружие и порох прибывшем на сем судне турком Атербет-Гасаном передано горцам и отвезено в аул Биде».

«Ох, ё! Не меня ли турком окрестили? Еще и каким-то Атербетом?» — крякнул я про себя.

— Эти люди, ваши так называемые лазутчики, явно любят русское серебро!

— Что это значит, купец Бель⁈ — вскинулся таможенник.

— Это значит, что ради получения денег они готовы распространять любые небылицы!

— Тогда что вы скажете на это! — вопрос контр-адмирала был задан таким тоном, что ни у кого не осталось сомнений: Беллу — крышка!

Председательствующий в суде протянул мне газету лондонскую «Морнинг Кроникл».

— Читайте вслух!

— О! — не удержался Белл (вот далось ему это «О»!). — Здесь все знакомы с английским языком. А мне писали из штаба адмирала Лазарева, что на флоте с переводчиками — беда! Посему наши письма не могут быть отправлены в Лондон!

— Не юродствуйте! Читайте, переводчик! — благосклонно кивнул мне главный судья.

Я зачитал заметку. Наряду с пространными рассуждениями о незаконности оккупации русскими берегов Черкесии и о вопиющем ограничении торговли из-за надуманного опасения чумы, из нее следовало, что целью «Лисицы» была перевозка пороха, а также произвести эксперимент, чтобы убедиться в надежности русской блокады.

— Что скажете на это, джентльмены? — спросили англичан.

— Данная статья не может быть принята за официальную… ибо всем известно, что в Англии, Франции и Америке всякий печатать волен, что ему заблагорассудится, и поэтому статья эта не может служить к обличению нас в ложных показаниях.

— Позвольте добавить, сэр — обратился к контр-адмиралу капитан Чайлдс.

— Прошу!

— Сама статья написана дельным человеком, но объявление, что большая часть груза шхуны состоит из пороха, следует считать вопиющей ложью.

Белл тут же добавил:

— Не только все торговцы, но и русский консул хорошо знают, что даже если бы на борту находились порох, оружие или пушки, то судно было бы полностью от них очищено в Константинополе. Ведь в черноморской торговле никакого вооружения нельзя загрузить без санкции турецкого правительства.

«Твою мать! С кем я связался? С детками в золотых эполетах? Новый фейспалм с моей стороны. Использовать в качестве аргумента газетные статьи? Такое и не снилось сталинским законникам! Завидуйте молча, еще неродившиеся господа Ульрих и Вышинский!».

Я никак не мог понять одного. Зачем Белл продолжает издеваться над судом? Ведь всем ясно: дело политическое. Англичане разыгрывают сложный гамбит, считая свою провокацию беспроигрышной. Они покажут всему миру, что Россия уязвима. Что Россия — не хозяин в Западной Черкесии, что бы ни писал Official Gazette, рупор русской пропаганды. Что с практической точки зрения, русская блокада — фикция, а чиновничья машина неповоротлива и мало дееспособна без пригляда своего пастуха — русского императора. Что уступи Россия владельцу шхуны, в Черкесию широкой рукой хлынет поток оружия, а обратно, в Турцию — кочермы, набитые рабами. Собственно, уже все было предопределено ровно в ту минуту, когда выстрелила пушка брига «Аякс», подав сигнал шхуне приготовиться к осмотру. И все заранее знают о том, каким будет приговор суда.

Так к чему весь этот фарс? Неужели судьи всерьез рассчитывают получить от Белла и Чайлдса признание? Или просто тянут время, дожидаясь решения Петербурга? Мои подозрения окрепли, когда контр-адмирал сообщил, что мы встретимся снова через неделю на новом и, вероятно, последнем заседании.

Прежде чем оно началось, конвойный отвел меня в комнату в другом крыле здания. Там меня поджидал один из судей, каперанг. Он несколько минут молчал, разглядывая меня в упор. Мне стало не по себе от затянувшейся паузы.

Мои опасения оказались провидческими. Судья без обиняков влупил:

— Ваше положение незавидно. Обвинения против вас крайне серьезные. Помимо судьбы «Виксена» нам следует решить и вашу.

— Ваше Высокоблагородие! Но мой арест был лишь фикцией, чтобы вырвать меня со шхуны!

— Суду о том ничего не сообщали, Атербет-Гасан!

Я реально напрягся. Это что же делается? Опять, как и принято на Руси, одна голова не ведает, что творит другая? Насколько я могу быть откровенным с этим капитаном? Проскурин ни слова не сказал, и, как назло, уехал из Севастополя.

— Вы можете навести справки обо мне у графа де Витта! Никакой я не Атербет. На Кавказе меня знают под именем Зелим-бей! — предпринял я попытку.

Судья фыркнул:

— Буду я с кавалеристами связываться! Вы, Варвакис, сами можете облегчить свое положение.

— Я весь внимание!

— Мы проведем ваш допрос. Вы подтвердите, что со шхуны было сгружено оружие и порох.

«Ага-ага! И похороню все надежды на меня у очень серьезных людей на всех берегах Черного моря, кроме западного. Что же делать?»

— Почему вы молчите? Что не понятно в моем предложении? — каперанг начал злиться.

— Я вас услышал! Все понятно. Вы только что предложили мне самому сунуть шею в петлю. Я погожу!

— Что за тон! Пошел вон, мерзавец! — судья сжал кулаки и шагнул ко мне.

Манера флотских распускать руки по поводу и без хорошо была всем известна. Но не на того напал! Я стоял в ущелье с револьверами против четырех тушинов и не дрогнул!

Я шагнул ему навстречу. По моим глазам он понял: я настроен решительно! Получив такой неожиданный отпор, моряк отступил. Судорожно сглотнул.

— Пожалеешь! — он, стремительно обогнув меня, выскочил из комнаты.

"Конечно, пожалею!' — усмехнулся про себя.

Зашагал следом в