Ты вернешься! - Галина Валентиновна Чередий

ли Эрин, я ведь эгоистичная скотина и сам перся зверски от того, что творил такое непотребство сладко-соленое-дурманное впервые в жизни. Но терпеть больше сил не стало, когда ее затрясло и прогнуло. Меня самого заколотило, аж зубы залязгали, как у голоднючего кобеля. Взвился на колени, ствол сжал и на нее прям упал, направляя себя сходу куда надо. А там — пекло нежнейшее погибельное. Жарко, тесно, мокро, членом в рай, где встречают как если бы вечно ждали. Впиливался в нее по самый корень, врезался так, что наверняка у обоих по синяку на лобках светит, а все недостаточно чудилось. Сатанел прям, а все мало-мало, полное безумие, хоть собой напополам мою княжну пропаши, а потом так чтобы и срослись, уже чтоб одно-единое целое — ничем не раздерешь.

— Не смей! Не закрывай глаза! Рук не убирай! — ревел ей чокнувшися от похоти чудовищем, — Смотри! Смотри и обнимай!

Золотые глаза полыхнули яростным пламенем, прожигая мне сердце навылет, Эрин обняла, как велел, не жалея, себе волю давая и я тут же рванул на свободу за ней. Туда, наверх-в пропасть бездонную, в кайф мозговыносящий и боль от интенсивности близости. В оргазм, что душой своей могу поклясться, точно был наш общий. Вот так, теперь всегда только так.

На этот раз и вся вкуснота отходняка мне досталась сполна. Опустился мокрый, то и дело дергающийся от догоняющих волн кайфа на такую же Эрин, продолжая вжиматься между ее ног, не желая разъединяться и, рвано выдыхая; целовал ее лоб, веки прикрытые, собирал капли пота или слез на висках; вдыхал-вдыхал аромат общей испарины, волшебный запах-свидетель нашего удовольствия. Слушал и ее дыхание выравнивающееся, жмурился ловя затухающие кайфовые сжатия вокруг опадающего члена, не желая пропустить ничего, ни единой грани ощущений. Все мое, все мне, как и она сама.

— Как долго ты восстанавливаешься? — разбил охеренную сладость момента хрипловатый голос Эрин и я в изумлении вскинул голову, напоровшись на требовательный солнечный взгляд.

— Ты что, не кончила? Но мне показалось…

— Оргазм был. — кивнула моя княжна. — Мне понравилось. И я хочу знать, насколько быстро ты сможешь снова, ведь должна уйти за час до рассвета.

Я засмеялся, дурак-дураком счастливый, поймал ее губы, поцеловал так, как у нас еще не было — смакуя вкус балдежный и без капли медной соли, нежность тонкой кожи, ответные толчки языка. Такое неторопливое, теплое блаженство, его мне тоже реально хотелось впервые в жизни. Не для того, чтобы девчонка не посчитала козлом бесчувственным — трахнул и отвалился, как клещ насосавшийся. Хотелось именно вот такой близости, прям выцеловывать, гладить, смотреть не отрываясь, запоминая до последней крошечной родинки, глупости на грани сюсюканья шептать. Это как откат волны, что уходя перебирает, облизывает камешки нежненько вроде, но с обещанием, что вот-вот накатит обратно со всей страстной мощью огромного моря.

— Дай мне минут пятнадцать. — ответил, широко лыбясь и облизнул свои губы, догоняясь ее вкусом на них.

— Этого времени человеческим мужчинам достаточно для восстановления? — Эрин отзеркалила меня, облизнув и пососав свою нижнюю губу, искушая поцеловать ее снова, что я и сделал.

— Продолжим так и даже столько не понадобиться. — фыркнул я, оперся на локти, приподнимаясь, чтобы полюбоваться всласть ее лицом. — Мне же двадцать один, княжна, а не сорок и ты меня заводишь до невменоза.

— Двадцать один! — выдохнула она, спихнула-таки с себя и резко села, нахмурившись. — Совсем же щенок сопливый и я тебя соблазнила.

— Эй, детка, я взрослый мужчина! И это я тот, кто соблазнял, а точнее сходу в постель притащил. — шуточно возмутился я, тоже садясь и мигом пододвигаясь и обнимая так, что она оказалась сидящей между моих ног и в объятиях. Голову умостил на ее плече, а в лапы захапал обе груди, легонько затеребив напрягшиеся соски. — Чего ты так реагируешь то?

— У хранимых Луной мальчик начинает считаться мужчиной только ближе к тридцати пяти годам. Так что ты очень уж молод для меня.

— Потому что тебе уже есть тридцать пять? — хохотнул я и сжал мягкие холмики, кайфанув от этого действа и от того, с каким вздохом удовольствия отреагировала на мои тисканья Эрин.

— Мне шестьдесят два, дерзкий человек! И у меня мог бы быть сын или даже внук твоего возраста, если бы я взяла тебя своим первым любовником и у нас могли быть в принципе потомки.

— Сколько? — офигел я от цифры озвученного возраста, но тут же это испарилось из мозгов, а перед глазами стало багроветь. — Первым? А сколько их всего было, а, княжна моя?

— Шестеро, — дернула она плечом, словно говоря о чем-то не имеющем особого значения, — Но человек ты у меня первый.

— И последний, поняла? — мой голос сломался, становясь каким-то рыком, а член встал колом за пару ударов замолотившего в бешенстве сердца.

Не осознавая практически что творю, я завалил Эрин на бок, перевернул на живот и подмял под себя лицом вниз. Вклинился коленями между ее ног, вынуждая раздвинуть их для меня и княжна подчинилась без малейшего намека на сопротивление. Загреб пятерней пряди цвета серебра, натянул и рыкнул:

— Прогнись! Пусти! Сейчас же!

И снова Эрин подчинилась, прогнулась, приподнимая бедра, оттопыривая роскошные ягодицы и открываясь для меня. А я вогнал себя в нее жестко, рывком, сразу до шлепка тел и болезненного ожога для обоих, вырвавшего вскрик Эрин. Я же только скрипнул зубами, враз рехнувшись и задохнушись от зверского вожделения. Замолотил, уничтожая уже новыми ожогами боли-сладости память о грубом вторжении.

— Рус, повтори, Эрин! Рус!— прохрипел, наклоняясь к ее уху, вышибая сладко-жгучий для моих голых сейчас нервов вскрик княжны каждым ударом бедер. — Рус! Кричать будешь мое имя! Поняла! Потому что ты моя-моя-моя!

Оргазмом сшибло внезапно, люто, как скоростным поездом, круша меня в хлам и разматывая, только слуха коснулось покорное на рваном выдохе “Ру-у-ус!”, а член стало сжимать, вторя охватившей мою девочку дрожи.

Упал на нее, просунул руки под содрогающееся обманчиво хрупкое тело, спеленал всю собой, целовать куда попадал: затылок, за ухом, в изгиб шеи, не разбирая и бормоча без остановки, глотая слова, задыхаясь от стыда и счастья поровну.

— Прости-прости-моя-прости-моямояжизньмоя…

После лежали неподвижно и молча, пока буря, которая прошлась по нам только что, не угомонилась. Эрин пошевелилась и я сразу поднялся, освобождая ее от своего