Бес лести предан - Элиот Лилит

мог только о том, какая нелепая мелочь может иногда переломить жизнь. Катастрофа казалась непоправимой – на такую гневную отповедь Алексей еще не нарывался. Конечно, цесаревич долго не забудет ему этот проступок. Хуже того – скорый на выводы, наверняка решит, что ошибался в нем с самого начала.

«Уж от вас-то я ожидал лучшего».

Как ножом по сердцу.

Чернеющая книзу спираль мыслей с каждым новым витком и мир вокруг красила черным. Даже громоздящиеся вокруг сугробы утратили белизну.

Вечно все так. Зазеваешься на миг, и жизнь – тут как тут, спешит напомнить, чего он на самом деле стоит: ничего.

Все зря. Он так навсегда и останется мальчишкой с копошащимися под кожей бесами: безвестным, проклятым, никому не нужным. Чего ради он столько старался и плыл против течения? Чего ради надрывался, пытаясь свернуть гору?

Алексей с трудом достоял до смены караула, а когда она произошла – еле вспомнил, как ноги переставлять. Ничего вокруг не замечая, побрел прочь. Куда? Прятаться под одеялом в комнате, где все пропитано несбыточными надеждами? Бесцельно шататься по округе, рискуя нарваться на еще одну гневную отповедь за нарушение комендантского часа?

В конце концов, свинцовые ноги вывели его к церкви. Час был поздний, внутри – ни души, только мягко горели, роняя восковые слезинки, свечи. Алексей прошел внутрь и преклонил колени. Губы зашевелились, бормоча молитву. Молитва спасает душу, так почему же он никак не может почувствовать себя спасенным?

«Потому что ты избранник тьмы. Бесы вьют гнезда меж твоих ребер. С чего ты взял, что заслуживаешь спасения? С чего ты взял, что твои молитвы хоть кто-то слышит?»

Сколько ни старайся, сколько ни изматывайся тяжелой работой, все всегда кончается одинаково – кипучими черными пузырями под кожей.

Никогда он не обретет спасение. Никогда не изгонит ночь из своего сердца.

Разлом, померещившийся в парке, теперь набухал в его душе: гниющая рана, пульсирующая черной болью. Даже здесь, в обители божьей, ничто не могло залечить эту трещину.

Щеки обожгло. Он раздраженно вытер их рукавом. Без толку. Сколько ни моргай, сколько ни скрипи зубами, когда плотина прорвана – поздно дергаться.

Из черной воронки отчаяния его вырвали шаги за спиной. Алексей вскочил, развернулся и – сделал шаг назад.

В мягком свете свечей цесаревич больше не казался выточенным из льда. Серые глаза смотрели отрешенно и задумчиво. У Алексея сжалось сердце.

Они замерли, окутанные оранжевым сиянием и шепотом снега за стенами церкви.

– Почему ты плачешь?

Алексей тяжело сглотнул. Отвечать – так честно.

– Мне больно лишиться расположения вашего высочества.

Цесаревич нахмурился. Шагнул вперед, и Алексей неверяще вздрогнул, почувствовав на плече легкую ладонь.

Цесаревич смотрел на него снизу вверх и все равно казался выше, парящим на таких высотах, о которых простым смертным нечего и думать. И в то же время – был здесь, смотрел на него, сжимал его плечо.

На полу таяла серебристая дорожка снега.

– Но ты вовсе его не лишился.

Алексей никогда не слышал, чтобы цесаревич говорил так – ласково, словно ребенка успокаивал. Может, так оно и было – лежащая на плече рука будто протянулась сквозь время, выцепив из череды дней и лет перепуганного мальчишку, впервые увидевшего беса в изножье своей кровати.

– И если будешь служить мне так же, как служишь теперь, то никогда не лишишься. Ведь ты будешь?

У Алексея перехватило дыхание.

– Конечно, – прошептал он, едва шевеля губами. – Конечно, буду, ваше высочество! У меня только и есть, что Бог да вы.

Бледная улыбка скользнула по губам цесаревича.

– Хорошо. Служи верно – служба императору никогда не утомляет.

Безграничное море облегчения затопило Алексея. Он поплыл, плавясь, как свечной воск. Обнаружил себя на коленях, преисполненный такого трепета, будто ему открылся лик божий. Ноздри щекотал запах медового воска и ладана. Глаза цесаревича поблескивали, отражая неровное пламя, – не стальные, не жесткие, не холодные. И на миг Алексею показалось, будто даже тот мрак, что прятался в нем неотступно, редеет, как туман на рассвете. Это было больше, чем благоговение перед будущим императором. Больше, чем почтение перед господином. Больше, чем трепет солдата перед генералом…

Великий князь Павел не был обычным человеком. Никогда еще Алексей не сознавал это так отчетливо.

Вдруг свечи затрепетали. Ночь снаружи сгустилась до непроглядной, будто кто-то высосал из нее весь свет, украл с неба луну и звезды. За окнами промелькнула большая черная тень.

Цесаревич обернулся к дверям. Он не выглядел ни удивленным, ни испуганным и больше всего походил на человека, который знает, что ему пора отправляться в путь, хотя за стенами дома бушует гроза.

– В самом сердце моих владений. Какая дерзость.

Тень за окнами промелькнула снова. Алексею показалось, он увидел огромное черное крыло.

– Что это? – прошептал он.

Никогда еще ему не доводилось видеть порождение тьмы такой величины. Только не с этой стороны мира.

Цесаревич лишь рукой махнул.

– Идем, сам увидишь.

Алексей вскочил и бросился за ним.

– Ваше высочество! Вам не следует покидать церковь, это опасно! Та тварь…

Цесаревич улыбнулся, не сбавляя шага.

– Ты напрасно беспокоишься.

Это какое-то безумие… Чтобы справиться с таким монстром, нужен целый отряд бесогонов! Что может один человек, пускай даже будущий император?

Но цесаревич уже распахнул двери и шагнул в ночь. Алексей выбежал следом.

В лицо ударил яростный снег. Сердце в груди тяжело забилось, чувствуя знакомый мрачный зов.

Исполинская черная тень. При одном взгляде на нее глаза заволакивал туман.

Бесформенные темные сгустки, по ночам выползавшие на их сторону мира, ни в какое сравнение не шли с этим чудовищем. Оно походило на огромную черную птицу – нет, на дракона, на крылатого угольного великана с оскаленной пастью и растопыренными когтями. Невысокий цесаревич на фоне жуткой твари казался не больше ребенка, но он даже не вздрогнул, когда тьма распахнула зев, обдав их гнилостным смрадом.

Алексей кое-как поборол приступ паники. Чудовище могло заглотить их обоих разом и даже не подавиться. Бежать – вот единственное спасение! Бежать и укрыться в церкви. Неужели его высочество этого не понимает?

С холодным лязгом цесаревич обнажил шпагу. Не было видно ни звезд, ни луны, только оранжевую лужицу света у дверей церкви, но сталь засияла ослепительным белоснежным огнем. На глаза навернулись слезы.

– В этом мире тебе места нет, – чистый голос прорезал тьму, будто еще один сияющий клинок. – Я приговариваю тебя к вечному изгнанию.

Тварь изогнула шею, оскалилась шире, забила крыльями. Но когда метнулась вперед, взвив облако черного тумана, цесаревич взмахнул клинком. Горящая сталь со свистом рассекла