Золотое время - Ирина Сергеевна Богатырева

– Кто это?

Она озабоченно смотрит в лицо. Он отводит глаза.

– Знакомый один. Ты не знаешь.

– Знакомый? Сюда звонил? Ты кому-то говорил уже, что приехал?

– Да, вчера в «Одноклассниках» написал. Так, просто приятель старый. Предлагает встретиться.

Он врет – и сам начинает верить. И плевать, что у него даже аккаунта в «Одноклассниках» нет. Надо же как-то объяснить эту случайность, это дурацкое стечение обстоятельств. Иначе как? Ну как он мог узнать, что Ильдар здесь?

Они тогда с катушек съехали. Как только мамонтов этих нашли, им как будто вышибло крышу. Даже бухать перестали. Серый сказал: собираемся и валим. Сгрузили все в «буханку» – целая ночь на это ушла, тяжесть тех костей до сих пор как будто отпечатана у Ильдара в мышцах. Бивни, бедренные кости и черепа носили вдвоем. В свете фонаря зубы и мелкие кости копали, как картоху, – ничего не потерять чтобы.

А потом Серый сказал: валим. Им уже две недели не платили, армяне эти на стройке даже не появлялись. Давно думали валить, но Серый и Белый все тянули, на кладбище таскались и бухали. Хоть шерсти клок, говорил Белый. И продолжал чего-то ждать – хозяев, что ли, зарплаты? Или что все сдвинется с мертвой точки, привезут материалы и начнется опять стройка? Ильдар как тогда не знал, так и сейчас.

После мамонтов стало ясно, что больше ждать нечего, столько, сколько они за них срубят, им на стройке не дадут. Так что валить. Но Белый на это тогда сказал: не, погоди. Дела надо еще доделать. Серый: какие еще дела? Белый зубом так цыкнул мерзко. Да есть тут кой-чего. И при нем замолчал. И Серому, по ходу, сказал уже без Ильдара.

Надо было догадаться. Надо было все понять, ведь признаки были – как стебали его, как глаз с нее не сводили. Но разве мог он понять? Он сопляк был. К тому же запавший на нее по уши. Он такого, за что они взялись, в страшном сне придумать не мог.

Во сне теперь все это и повторялось. От раза к разу, из года в год. Темнота, борьба и стоны. Боль его и чужая – как своя. Дикая, животная страсть и такая же жалость. Все это тогда сплелось, спаялось, стало единым – и стыдом, и страхом, и грехом, от которого не уйти. Нет, он думал, что ушел. Заставил себя забыть. Выбросил из головы. Уехал подальше, в Москву, дожал эту несчастную физику и поступил все-таки в летное, женился, осел в Подмосковье. Он хотел стать другим человеком и стал им, он не Рыжий – прыщавый, влюбленный, дважды прокативший поступление в авиационный. Ильдар Ниязович Гиматдинов – первый пилот, летчик-испытатель. И только во сне мог пережить это снова и снова: и боль, и страсть, и ужас. Животный ужас от того, что все это происходит на самом деле. С ним. С ней.

Мама!

От этого крика в нем все похолодело. Он стоял тогда на проплешине перед школой, на пустыре, залитом мертвенным светом фонаря, а вокруг – ветер, тени. Кто-то промчался по улице, топая и тяжело дыша. Он видел, но не понял, не узнал. Или не хотел узнать. Серого-то узнал точно, а вот кто бежал первым, за кем тот гнался, – не понял. А когда услышал голос – ее голос, – догадался. И сорвался с места, понесся со всех ног: поворот, дом, вот их стройка, а в проулке – старый магазин, разбитая выстрелом рама, из-за стены выбивается свет. Это из подсобки. Он нырнул туда – дверь захлопнулась прямо перед ним, а за ней – сдавленный крик, всхлипы.

Обмер от ужаса. Но тут же какая-то сила толкнула его внутрь.

– Эй! Вы чего! Вы… эта… чего вы?!!

Он сам не понял, что кричал. Смотрел вниз со ступенек и не знал, что перед ним, в свете единственной тусклой лампочки все было размыто: какие-то тени. Серый и Белый. А между ними, головой как будто в чужом теле – Серый зажал под мышкой – ее тело, тонкое, маленькое.

Белый уже стягивал штаны.

Сердце оборвалось.

– Отпустите ее!

Они обернулись. Он увидел, как Белый застегнул ширинку и шагнул к нему, набычив голову и выкатив кулаки.

– Ебало завали, сукино вымя! Будешь выеживаться, один за нее сядешь!

Белый ударил его раз, другой. Бил в живот и по лицу. Кажется, Ильдар даже не сопротивлялся. Он видел только ее, все еще зажатую под мышкой, как куклу. Он не мог даже руку поднять, чтобы закрыться.

– Тебе проблем на жопу надо? Будут тебе проблемы. Тебя с ней каждый дурак тут видел. Будешь еще тявкать? Вот и помалкивай. Серый, где мешок-то? Едрить-колотить…

Ильдар сполз по стене. Кровь из разбитого носа заливала рот, текла по подбородку. Он чувствовал липкое даже за воротником свитера. И не было сил подняться. Не трогайте, не трогайте!.. Не то говорил, не то шептал, не то молча молил.

И вдруг что-то случилось. Никто из них тогда не понял что.

– Приехали, командир. Спишь, что ли? Приехали, говорю!

Ильдар открывает глаза. За окном машины – серая стена казенного забора.

– Что это?

– Хоспис. – Таксист смотрит на него в салонное зеркало и добавляет, видя непонимание в глазах: – Заречная, шестьдесят два.

Ильдар выходит из машины.

Зачем я сюда приехал? Два дня хотел побыть с матерью, специально выкроил себе выходные в начале командировки, сто лет у нее не был. И вот это все – зачем?

Забор похож на забор тюрьмы, но за ним открывается широкий двор. Весенние голые и сырые клумбы, три прутика молодых берез. Крыльцо, стеклянная дверь. На ней мелькнул плакат: «Служба по контракту – выбор настоящего мужчины». Ильдар морщится, как от фальшивой ноты: к чему он здесь, для кого? В холле неожиданно – зимний сад, зелено, пышно и влажно. Потертые кожаные диванчики в укромных уголках. У стены журчит и пощелкивает живой уголок: большой аквариум и клетка, в ней прыгают белые и желтые птички. Амадины.

Людей нет.

– Вы по какому вопросу?

Он не заметил, что справа в стене дверь. Оттуда выглядывает женщина в медицинском халате с бесцветным, даже каким-то прозрачным лицом.

– Пономаренко, седьмая палата, – заученно говорит Ильдар. Сейчас она попросит документы и отчет, родственник ли и зачем идет. Тогда развернусь, и все.

– Вешалка у нас там. И бахилы оденьте! – говорит женщина и скрывается за дверью.

Раздевшись, он идет к единственной двери в глубине сада – стеклянной, матовой. За ней начинается обычная больница.