Золотое время - Ирина Сергеевна Богатырева

– Валерий Михалыч, да у тебя посетители? Наконец-то! Он уж весь телефон оборвал, целыми днями звонит, звонит. Я говорю: ты как из-под земли достать хочешь кого. Ну, рад, что ли? Вижу, что рад. – Она смеется. Дородная, мягкая, сиськи здоровенные. Белый ухмыляется, берет у нее тарелку, как бы невзначай касается этих сисек. Ильдар отворачивается. – Обедать с ним будете? Я вам налью.

– Нет-нет, спасибо.

– Брезгует он. – Валерик и сестра с пониманием переглядываются. – А ты не брезгуй, тут хорошо кормят. Я, знаешь, в другой больничке лежал, вот там была вообще баланда, не суп. А здесь хорошо.

– А вы, что ли, военный? – сестра смотрит на него, и Ильдар не понимает, почему она так решила, но невольно выправляет спину. – Что у вас говорят-то там? – она кивает к потолку. – Когда все это кончится?

– Что – это?

– Это, что. – Она кивает за окно. – Когда уже мы всех разбомбим?

Ильдар невольно хмурится, и Валерик, всегда-то проворный, сразу все понимает и начинает медсестру гнать:

– Ладно-ладно, не видишь, что ли, разговор у нас, иди, иди.

– Разговор у них, – фыркает сестра. – Нашли секретность!

Обиженно ставит на тумбочку тарелку с котлеткой и размазанной кляксой пюре, уходит к столу, наливает в стеклянный стакан темный, ядреный чай. Обносит остальные койки. Женщина у окна продолжает попытки накормить отца, тот не реагирует. Вторая медсестра более решительно кормит спящего старика, вливает в открытый рот по ложечке и сразу же ладонью этот рот прикрывает, чтобы не растеклось. Старик больше не стонет, а монотонно мычит: м-м-м, м-м-м. Посмотрев на это, первая медсестра увозит столик, громыхая им, как кандальник.

– Там штора, – говорит Валерик негромко. Он хлебает суп и не сводит с Ильдара глаз. – Прикрой, а.

Ильдар только сейчас замечает, что вокруг койки по потолку идет рельс, а у стены – тяжелая штора до пола. Встает и задергивает ее. Становится тише и даже как-то уютнее. Внешнее как отрезало: и стоны, и нездешний взгляд старика с другой койки, и заплаканное лицо его дочери, и медсестер. Все отрезало.

Только он и Белый.

И их общее прошлое.

– Короче, давай так: я с тобой не чай пить приехал. – Ильдар решает взять быка за рога. – Говори, чего тебе надо, и я пошел.

– А я тебя и не чай пить звал. – Валерик ухмыляется. Ему по барабану раздражение Ильдара. Он снова там, на стройке в Буево, и перед ним опять – прыщавый рыжий пацан. – Я тебе уже сказал. Мне помощь твоя нужна. До зарезу. Больше просить не у кого. А тебе это и самому нужно. Я ведь знаю.

Что произошло тогда, он не понял. Услышал только, как дверь распахнулась наотмашь и тут же захлопнулась, сработала пружина. Сразу же погас свет. Лампочка лопнула с противным звуком, как будто взорвалась изнутри. Стало темно, хоть глаз выколи. Ильдар сидел, прижавшись спиной к стене, и его трясло. А перед ним, в кромешной тьме, что-то происходило. Кто-то пихался, боролся. Слышались глухие удары. Потом зашоркало. По ступеням, мимо него. Он заметил, как кто-то рванулся к двери. Она снова хлопнула, а снизу дернулся кто-то еще.

– Стой, сука, не уйдешь! Едрить-колотить! Мешок, Серый! Сюда ее! Сбежать думала! Держи! Я первый! Руки! Первый я!

Он не видел ничего. В полной мгле что-то пыхтело, рычало, скулило и ворочалось. Свет давай! Не видно ни хуя! И снова шоркает, снова возится. Потом сбоку вспыхнул свет – луч фонаря вырвал из темноты жуткое. Он даже не понял сразу, что это. Чье-то тело дергалось, конвульсивно билось, рычало. Потом дошло: это спина. Белесая лысина серела в темноте подвала. Фонарик прыгал, Серый, не в силах справиться, кое-как пристроил его на каких-то коробках и кинулся в центр света.

– В очередь, с-сукино вымя! – прорычал Белый и глухо загукал.

Голос его уже не был голосом человека. Он выл, скулил и рычал, как зверь. Он дергался. Что он делал? Ильдар ничего не понимал.

Потом он отвалился. Или нет, это Серый его вытолкал – Ильдар не заметил. Ему казалось, что он то и дело теряет сознание. С ним потом, несколько лет спустя, случилось такое на первом тренировочном полете: картинка включалась в глазах вспышками, по мере того как сердце проталкивало кровь к голове. А в тот раз это было впервые. Вот он видит серую лысину – потом темнота, а вот – уже Серый пыхтит и пыжится. Опять темнота. Что-то падает, Серый пытается поднять, подтянуть на себя, ему явно неудобно, предмет перед ним неповоротливый, Серый сам падает на колени. Снова темнота. Опять Серый, он все еще судорожно бьется, как животное, как кобель. И опять темнота. Этот ритм. Этот стон. Эта невыносимая тяжесть во всем теле. Особенно отяжелел член, его тянет и давит, разрывает изнутри. Нет же, нет! Но ничего ведь нельзя сделать. Он ничего не может сделать! Нет!

Снова вспышка – Белый в стороне, на коробках, сыто матерится.

– Да не возись, Серый, кончай давай. Мальцу оставь. Рыжий, хочешь? Хочешь ведь, вижу. Телку-то ты нашел. У тебя на нее всегда стоял. Давай, не мнись. Имеешь право.

Тьма пульсирует, тьма рычит, и внутри него уже все пульсирует и рвется, рвется наружу. Нет, он не может, нет, нельзя! Он не такой!

Снова вспышка – и вот он видит, что Серого тоже нет. Перед ним – разверстая алая темнота. Он не понимает, что это и почему его туда так тянет. Ему страшно. Страх заполоняет грудь, страх тянет живот. Страха нет только в члене. Он держит его в руках. Он сам не понял, как сделал это. И кто-то толкает в спину.

– Давай, Рыжий, не томи, не целка.

Алая тьма приближается, наползает. Он чует ее запах. От него кружится голова. Он тянется к ней, берется за бедра руками. Она дергается от его рук – и тут же смиряется. Он чувствует ее страх, ее боль. А потом ему становится ее жалко. Нестерпимо, до судорог жалко. Жалость накрывает его с головой, а он входит во тьму, врывается в нее, и чувствует слезы на щеках, и ревет, и скулит. И растворяется в ней. Так ее, дери, сучье вымя! Давай, Рыжий!

Он чувствует только слезы.

– Ты как вообще живешь-то? – спрашивает снова Белый, хлебая свой чифирь. – Ну, в смысле, работа, деньги, семья? Все нормально? Это хорошо. – Ильдар пытается понять: