Золотое время - Ирина Сергеевна Богатырева

звучал по-детски капризно. Так и не взглянув ей в лицо, я пошла туда, откуда здесь появилась. За спиной у меня раздался плеск. Я обернулась – девочка стояла на берегу озера и бросала в воду камни. Звонкий детский голос распевал на всю поляну:

– Я на солнышке сижу, я усами шевелю, все сижу и сижу…

Я вспомнила про следы у себя в руках, раскрыла ладони: оба отпечатка были левые.

Брат ждал меня у леса, курил. Увидел, завел мотор, сел верхом на свою машину. Но я еще долго шла к нему от деревьев, хоть и по своим же следам. Сил совсем не осталось.

Когда он привез меня на место, я спросила:

– Скажи, а железные птицы у вас здесь бывают? Большие птицы, у которых люди внутри.

– Самолеты, что ли? У нас все бывает. С чем человек помрет, с тем и сюда попадает. Я снегоход этот у перца одного подрезал, он с ним под лед уехал, дурная голова. Весной по тонкому льду поехал, типа проскочит. Куда, думать же надо! Я говорю: отдай мне, я тебе за это вот стрел отсыплю. У меня много. А он: так бери, глаза бы мои на него не смотрели! А я что, я ведь только…

– А ты их видел? – перебила я. – Этих птиц.

– Самолеты, что ли? Да лежит там один. Тебе надо? Свезти, что ли, показать?

– Нет, не надо. Я просто знать. А Варна к вам точно не ходит?

– Варна? Смеешься! Не может он. И рано ему. У него еще целых…

– Все, хватит! – перебила я. – Спасибо. Дальше сама.

Я слезла со снегохода и пошла домой, в мир живых.

Ильчи

– Сестра! Сестра, ты здесь?! Просыпайся, сестра! Варна пришел!

Он смеялся и напевал. Голос его был молод и весел. Я еле разлепила глаза, попыталась подняться и ударилась головой. Только тут вспомнила, что на печке и надо мной низко нависает потолок. Вечером я растопила печь до жара, но все не могла согреться – так замерзла я в Буни, оказывается, кости звенели от холода. Всю ночь куталась в шкуры, утопая в печном жаре. Только под утро уснула.

Печка остыла. Я согрелась.

– Варна? Я здесь! Заходи!

Я хотела крикнуть, но голос не слушался. Я сипела и скрипела. Казалось, я стала старше на десять лет. Тело было как деревянное. Только голос брата, молодой и веселый, возвращал меня к жизни.

– Да где ты прячешься? Вставай. Я пришел за крыльями. Ты сохранила их?

Зазвенела рама – Варна распахнул окно. Снаружи потек теплый весенний воздух. Пахло прелой землей, пахло просыпающимся лесом. Мои олени, Тагу и Багу, ходили возле дома, шумно дышали. Я представила, как зацветает поляна, как шумит под весенним ветром тайга. Как Варна заглядывает в окно и весело смеется.

– Где мои крылья, сестра? Они так мне нужны!

– Они там, на полке. Входи.

Я думала, он влезет в окно, как в прошлый раз, я думала, все просто повторится и будет по кругу, – но он обошел дом и вошел в дверь. Было слышно, как стучит чем-то в сенях. Олени полезли за ним следом, он прогонял их, толкая в лобастые морды.

– Они голодные, – крикнула я. – Там комбикорм в мешке у двери. Насыпь им в ясли!

– Чего?

– Комбикорм! Такая засыпка в мешке. Дай им. Можешь водой сдобрить.

Я слышала, как Варна ворочает мешок, стучит совком по полу – похоже, комбикорм кончался, его еще Камса запасала, надо будет принести, когда в следующий раз пойду к богам, – слышала, как ревут олени.

Потом он вошел, обтирая об одежду руки.

– Все-то у тебя не как у людей, сестра. Даже оленей кормишь непонятно чем.

Я успела слезть с печки и ждала его.

– У меня есть кипяток, хочешь чаю?

– Это что? Опять что-нибудь камское?

– Нет, просто травку заварю.

– Я здоров, сестра, мне не нужно травок. Где мои крылья?

Я услышала, как что-то упало в углу, Варна вовремя отпрыгнул.

– Они не там, я же сказала: посмотри на полке, слева от окна. Там берестяная торба, в ней обрезки крыльев и твои чертежи.

– Чертежи? Это еще что такое? – Варна привстал на цыпочки, чтобы заглянуть на полку.

– Твои рисунки. Если по рисунку можно что-то сделать, их называют чертежами.

– Занятное слово. – Он спустил торбу и теперь рассматривал ее содержимое, отвернувшись к окну, к свету. – Где это их так называют?

Я не стала уточнять. Он достал все, разложил бересту на столе. Смотрел и думал.

– Надо же. Я ведь почти забыл. Сколько времени-то прошло? Десять лет.

– Десять лет? – У меня похолодело в животе. – Меня так долго не было?!

– Да, сестра, где ты была? Люди сходили с ума. Одна камса пропала, вторая пропала. Как жить? Никто ничего не понимает. Тут такое творилось!

– Десять лет… – Я опустилась на лавку. Глупая я, какая же глупая! Думала, что выйду из Сэгэде там, где вошла. Но ведь течение никогда не останавливается. Нужно было плыть против, чтобы выйти там, где я оставила этот мир. Нужно было плыть вверх. – И как же без меня люди? Кто творил требы? Кто окуривал оленей? Лечил детей?

– Оленей сами. А детей лечил я.

– Ты? И как ты это делал? Ты умеешь?

– Всякое бывало, сестра. – Варна ушел от ответа. – Но я знал, что ты вернешься рано или поздно. Я почему-то знал всегда, что, если я приду к тебе, ты будешь здесь.

Я улыбнулась ему. Он был тот же добрый Варна, наивный и честный.

– Спасибо, что пришел, – сказала я.

– О, ты же не знаешь, что случилось зимой! Ильчи! Приходили опять! Подошли к самым селеньям! Уже оленей резали, детей крали, женщин умыкали.

– Прямо так и умыкали?

– Честно! А тебя нет, камсы нет, никого нет.

– И что вы сделали?

– Пришлось мне открыть свои схраны. Я не хотел, но что делать. У меня с прошлой войны оставались волчьи стрелы, я не все брату отдал, что-то осталось, я их за кузней зарыл.

– Ты правильно сделал, брат.

– Не было выбора, они уже дома́ у Камлаков жгли. Ты же знаешь, это ильчи, их ничто не остановит. Только стрела.

Да, ильчи – это ильчи. Про них говорят, что они не люди.

Хотя это неправда. Ильчи люди, конечно, но они не мы. Поэтому многие их боятся и людьми не считают.

Но еще говорят, что ильчи вышли из нас. Или мы из них. Потому и названия у нас схожи: они – ильчи, мы – ильчи´ны.