Общество забытых мучеников - Анви Рид

Она взвизгнула от боли. Мужчина улыбнулся.

– Она еще в сознании. Еще живая.

– Просто забери у нее память и вколи это! – Фрейзер протянул колбу с мутновато-белой жидкостью.

– Сначала я возьму у нее немного крови… – Лик подсоединил катетер, по трубке заструился багровый ручей.

Он едва успевал менять быстро наполняющиеся пробирки. Швырял их на стол, нервно озираясь в поисках новых емкостей.

– У нас нет времени! – начинал злиться Фрейзер.

– Я все успею. Мне лишь нужно взять ее материал.

У Эбель закружилась голова. Она медленно теряла сознание.

– Не стой столбом! – скомандовал Лик. – Сделай ей надрез у позвоночника. Мне нужен костный мозг.

– Ты спятил! Горганак убьет нас!

– Делай, что говорят!

Фрейзер цокнул и схватил со стола у стены скальпель с толстой трубкой.

– Где все иглы? – Лик беспокойно рылся в мусоре на металлическом столике. – А, плевать…

Он схватил еще один шприц и, обойдя Эбель, вставил иглу в вену на другой руке. Эбель почувствовала боль, но сил на крик уже не было.

– Не забудь стереть ей память! – Фрейзер перевернул Эбель на бок.

– Работай молча. Не люблю посторонний шум.

Стоило крови хлынуть из вены на второй руке, как Эбель закрыла глаза и провалилась в глубокий сон.

Эбель вскочила. Старая металлическая кровать со ржавыми ножками зашаталась. Пружины под твердым матрасом заскрипели. В нос ударил кислый запах крови и медикаментов. Все как во сне. А может, это был не сон. Вернувшееся воспоминание. До жути знакомое. Реальное… Сердце вырывалось из груди. Плечо заныло, стоило встряхнуть онемевшие руки. Шипя, Эбель легла обратно. Голова кружилась из-за частого дыхания, а грудь сводило, стоило ей набрать в легкие побольше кислорода. По телу пробежала дрожь, когда Эбель увидела на столике резиновые перчатки. Все это пугало. Невероятно, мать его, пугало. Доводило до истерики, которая застряла в горле и царапала его острыми иглами. Впившись пальцами в матрас, Эбель уставилась в обшарпанный потолок и принялась вслух считать до десяти. Хоть и хреново, но это помогало. Понадобилась пара минут, чтобы успокоиться. Прийти в себя и начать наконец трезво мыслить.

Тонкий дырявый плед совсем не согревал, перья из твердой подушки впивались в затылок. В помещении не было окон. В углу тускло горела маленькая свеча. На соседней койке мирно спала Амелия. Ее лицо было похоже на синий сдувшийся шарик. Опухшие веки, запекшаяся у носа кровь, потрескавшиеся губы. Голова была перевязана смоченным в йоде бинтом. Из ушей торчала окровавленная вата. Амелия дышала через рот, как пылесос, со свистом втягивая воздух и так же тяжело его выпуская. Эбель сразу вспомнила, как лицо прикованной к двери Амелии наливалось кровью. Как набухали вены на ее шее и, проявляясь на скулах, бежали на лоб. Как изо рта текла слюна, как обмякшее тело нервно подергивалось, и пустые, исполосованные лопнувшими сосудами глаза умоляюще смотрели на Эбель.

– Тимо, – шепнула она.

Он не был похож на себя. Первый раз Эбель видела настолько разъяренного призрака. И первый раз видела, как мертвец убивает…

Он быстро покинул главный зал. Наверняка вернулся на кладбище восстанавливать силы. Эбель обязана сходить к нему на могилу. И поблагодарить. Ей было плевать на Амелию, Гретту и Колма. Эти твари заслужили самую мучительную смерть. И самое жестокое наказание.

Завтрашний день будет веселым.

Неспокойные времена мучили Академию. Вынуждали принимать меры. И пока убийца расправлялся со скурами по одному, эти самые скуры сходили с ума от страха, верша собственное правосудие.

ТИМО

Участь старшего брата была такой же тяжелой, как и участь призрака, застрявшего между мирами живых и мертвых. И там и там непонятно, что нужно делать, но тумаки получаешь в любом случае – лишь за свое существование.

Тимо был старше Реджиса на четыре года. Он должен был защищать его, оберегать, наставлять на верный путь, но все это упало на плечи Реджиса. Может, потому, что они были шире, чем у Тимо, а может, потому, что крепче. Свой четырнадцатый день рождения Реджис праздновал в лагере в Мехико, куда его отправил отец на последний месяц лета. И черт знает, чем он там питался, каким воздухом дышал и что делал в свободное время, но вернулся он на голову выше Тимо. За ростом подтянулся тестостерон, обозначив несчастные волоски на подбородке. Возможно, проклюнувшаяся подростковая щетина придала ему уверенности в себе: почему в первый же учебный месяц Реджис подрался со своим лучшим другом, не понял ни Тимо, ни отец. Реджис получил два предупреждения. На третий раз его грозились выкинуть из элитной школы, в которой Тимо, кстати, был лучшим учеником. Его фотография висела в главном зале, в ряду с портретами других выдающихся выпускников, прямо над золотой надписью «Per aspera ad astra»[10]. В этой школе учился и их отец. И их мать. Там они познакомились, влюбились друг в друга, а сразу после выпуска поженились. Отец любил вспоминать эту историю. Говорил Тимо, что без семьи он ничего не добьется, что мужчине нужна женщина, ради которой он будет стараться, добиваться успеха. Тимо не разделял его мнения. Он молча слушал и кивал, а встав из-за обеденного стола, тут же забывал все нравоучения отца. Зато Реджис всегда слушал его с интересом.

– Вы оба похожи на мать, – всякий раз, прежде чем уйти на работу, говорил им отец. – Все самое лучшее вы взяли у Эстер.

Даже фамилию. Реджис и Тимо были Фобсами, как и их мать. Род Хиггинсов обрывался по воле отца. И в этом была виновата смерть любимой жены, ради которой он был готов на все, лишь бы память о ней жила вечно.

Мама умерла во время родов. Долгих изнурительных родов. Она кричала всю ночь, лежа в комнате на втором этаже их загородного поместья. Тимо с отцом сидели внизу, в холле и ждали новостей от врачей, снующих туда-сюда бесконечно длинные часы. Истошный вопль разбивался о стены. Проникал в потолок, застилал пол. Просачивался в узкие зазоры багетов роскошных картин, в трещины стеклянных фоторамок на стене, в детские игрушки, раскиданные на ковре. Пропитал сам воздух. Заглушал шум ливня и гром, затмевал яркий свет молний за окном. Этот крик, словно сорняк, разрастался по всему поместью.

И с каждой секундой делал ненавистным каждый угол, каждую комнату этого большого дома.

Крик оборвался спустя двадцать часов мучений. Из комнаты, пропахшей потом и кровью, вынесли ребенка. Тот молчал. Мирно спал в руках измотанного врача. А за его спиной, на кровати, лежало бездыханное тело с застывшей на лице улыбкой. Тогда Тимо возненавидел это место. И брата, который отнял у него мать. И гром, ударивший за окном, лишь подтвердил его неописуемую злость.

В этом поместье Тимо провел детство. Гулял по широким полям и густым лесам. Купался в озере. Гонял лебедей, которых разводили родители. Тимо был там счастлив и надеялся, что брат, появления которого он так ждал и о котором мечтал, будет расти здесь вместе с ним. В этой крепости, надежно защищавшей от посторонних глаз и злых языков.

Но эта крепость стала им тюрьмой. Сколько бы раз Тимо ни пытался сбежать, отец всегда возвращал его. Он прятал своих сыновей. Держал их в тайне и щедро платил за молчание журналистам, которые вынюхивали хоть какую-то информацию. А может, и не платил… Черт его знает. Личная охрана в лице мистера Янсена могла делать все что угодно, особенно после того, как отца избрали мэром.

Братья взрослели. В разных комнатах. На разных этажах. Видясь только за завтраком и ужином. Тимо старался избегать Реджиса в школе. Делал вид, будто они не знакомы. Уезжал один на машине, заставляя Реджиса либо ждать другого водителя, либо топать по шоссе вдоль леса пешком. Тот не возражал, чем бесил Тимо еще сильнее.

– Мама умерла из-за тебя, – напоминал ему Тимо.

– Я знаю, прости, – отвечал ему Реджис.

Его лицо было невинным. Таким, будто