Моя чужая новая жизнь - Anestezya

бы ненадолго. Невесомо провожу кончиками пальцев по её щеке. Она такая красивая. Мягкие губы по-детски приоткрыты, словно дразнят, зовут поцеловать. Поправляя сползшее одеяло, ловлю себя на мысли, что хочется окончательно стянуть его. Покрыть поцелуями каждый дюйм её кожи. Рука тянется сама, всё-таки убирая это чёртово одеяло. Рени чуть вздрагивает, когда я осторожно притягиваю её к себе, и прижимается ближе. Упругая грудь дразняще касается моей кожи. Не могу удержаться, накрываю мягкий холмик ладонью, к другому тянутся губы. Жадно впитываю сладость гладкой кожи и чуть вздрагиваю, когда её ладони ложатся мне на плечи, невесомо гладят мою разгорячённую кожу. Услышав её тихий прерывистый вдох, поднимаю лицо. Уже не спит, сонно моргает ресницами.

— Ты меня разбудил, чтобы извиниться? — сонно улыбается Рени.

Вот хитрюга, получается, она не спит уже довольно давно. Тонкие пальчики скользят на затылок, ероша волосы, прижимают лицо к обнажённой коже ближе, жарче… Негромкий стон распаляет сильнее. Ей нравится всё, что я делаю с ней. Каждое касание воспламеняет всё больше. Опускаю руку ниже, осторожно прикасаясь к женскому естеству, не могу удержаться и чуть прикусываю нежную кожу шеи, скольжу языком ниже, вдыхая запах её рассыпавшихся по подушке волос. Она подаётся навстречу моим рукам, моим губам. Сжимаю ладонями её округлые бедра и погружаюсь в вожделенную тесноту её лона, ловлю губами её прерывистый вдох, обводя языком её губы. Её бёдра приподнимаются навстречу моим движениям, и я забываю обо всём. Хочется раствориться в касаниях нежных ладоней. Руки опускаются вниз, гладят упругие ягодицы, с каждым движением прижимают к горящему телу ближе, теснее. Участившееся дыхание и тихие стоны Рени ласкают слух, горячими волнами расходятся по телу, бьют в низ живота. Наши движения сливаются в одно — ритмично, плавно. Меня накрывает волна эйфории, едва успеваю в последний момент отстраниться, помня о том, что детьми нам обзаводиться ещё рано. Переворачиваюсь на спину, прижимая к себе расслабленную Рени и пытаюсь успокоить сердцебиение.

— Я знаю, что должен уговорить тебя уехать, но не могу. Ты так нужна мне.

Её пальчики рассеянно чертят невидимые линии на моей груди, перемещаются на живот, и уже засыпая, я слышу:

— Давай больше не ссориться. Кто знает, сколько нам осталось.

Глава 37 Так хочется побыть счастливой. Пойду, наверное, побуду.

Наверное, у моей кармы всё-таки проснулась совесть, ибо чем ещё можно объяснить эти тихие недели относительного затишья и спокойствия? Уж не знаю каким чудом Фридхельм убедил братца пересмотреть свои чёртовы правила, но тот закрыл глаза на его переезд из казармы. Да и вообще Вилли как-то изменился. Может, действительно смирился, может, заговорила его гипертрофированная совесть, но гнобить меня он стал в разы меньше. Во всяком случае перестал заваливать бесполезной работой. Правда добавил другой — я теперь была по совместительству ещё и секретарём. Составляла списки продуктов, медикаментов и прочей лабуды, что в принципе меня устраивало. Сиди себе да пиши, всё лучше чем таскаться по допросам.

Я понимала, что это скорее всего временная передышка, но пока есть возможность, можно и немного расслабиться. Представить, что мы с Фридхельмом обычная пара, которая каждое утро расходится каждый на свою работу. Кто на полигон, а кто в офис. Было конечно немного страшновато начинать совместную жизнь. Опыт у меня был и сплошь негативный. Слишком часто неземную любовь убивает быт и прочие малоромантичные вещи, но после зимовки в окопах, думаю, эта проблема нам не грозит. Меня конечно по-прежнему выбешивали эти кустарные условия. Чтобы постирать или помыться нужно было сделать хрен знает сколько ходок к ближайшему колодцу. Который, если что, один на всё село. Благо можно было не утруждать себя готовкой, ибо есть общественная столовка. Не знаю, как бы я справилась с этим монстром — русской печью. Это вам не варочная поверхность, где легко регулировать температуру. Хотя я и помогала Коху на кухне, самостоятельно кашеварить не рискну. Но куда больше быта меня тревожило другое. Все мы знаем, что рано или поздно в отношениях наступает момент, когда ты такая хлопаешь себя ладошкой по лбу: «А-а-а, так вот, оказывается, почему его бывшая съебалась…» Но время шло, а придраться мне было не к чему. Мы отлично уживались и в быту в том числе. Фридхельм исправно помогал мне, таская эти долбаные вёдра, грязные носки по хате не разбрасывал, борщей-котлет-пирожков не требовал и смотрел на меня, как на центр Вселенной, при том, что я по-прежнему чувствовала себя распоследней замарашкой с таким скудным арсеналом одежды и косметики.

Хотя после того, как вернулась Чарли, с этим стало полегче. Не сказать конечно, что я была в диком восторге от бьюти-средств этого времени. Нивеевский крем, не спорю, хорош, но это пожалуй всё, что я могу заценить. Дезиков у них оказывается нет и в помине! Только ароматический тальк и духи с каким-то лёгким цветочным запахом типа «Ландыш серебристый». Я с тоской вспоминала свои любимые Narciso Rodriguez. Каждый раз разглядывая свою физиономию в зеркале, я прикидывала, что можно сделать, чтобы выйти из образа бесцветной моли. Мне бы хороший тональник… Но я так подозреваю, ассортимент цветов ещё не изобрели, а мазюкаться жуткой бежевой дрянью я не рискну. Тушь, к счастью, у меня теперь есть, а вот карандаш для бровей слишком тёмный. Ну и конечно отдельная боль — помада. Я думала, это у Хильдегард такой плохой вкус, но оказывается в сороковые есть только три оттенка: красный, очень красный и пиздец-какой-красный. Кое-как я приспособилась аккуратно наносить её лёгким слоем, чтобы не выглядеть кровожадной вампиршей с хэллоуинской вечеринки. Переходим к шмоткам. Помимо платья из «секонд-хенда» у меня наконец-то появилась пара нормальных блузок и туфли на шпильке, что было весьма актуально, учитывая, что скоро начнется жара и париться в мужской форме мне уже нет нужды. И красивое нижнее бельё, хотя конечно по меркам моего времени довольно скромненькое. Чулки немцы делали качественные, единственный минус — приходилось учиться цеплять подвязки, но это уже мелочи. Главное я хоть немного перестала чувствовать себя гадким утёнком. Свято верила и продолжаю верить, что красивое бельё и чулки любой бабе — даже той, что с пресловутым конём — придают загадочности и сексуальности.

Конечно до иконы стиля мне ещё далеко, но теперь по крайней мере я перестала недоверчиво морщиться, когда Фридхельм восхищённо распинался о моей красоте. Впрочем, я верила ему, даже когда он без тени брезгливости обнимал меня в окопах. Можно сказать первая женщина в