Моя чужая новая жизнь - Anestezya

— Ты издеваешься, да?

Я постарался взять себя в руки, чтобы не начать прелюдию прямо здесь. Она же как назло податливо прижалась ближе, жарко прошептав:

— Где ты припарковал машину?

— Но… как мы…

— Включи фантазию.

Чёрт, нас же могут увидеть. Да и как объяснить Вильгельму, куда мы запропастились?

— Пойдём , — я сжал её ладонь.

Но до выхода мы не дошли — из зала послышались выстрелы. Стреляли бездумно, словно кто-то решился разрядить всю обойму.

— Вильгельм! — я рванулся обратно.

В зале царил хаос. Женщины оглушительно визжали, офицеры суетливо бежали к выходу. Я увидел, как мимо провели девушку-официантку, которая облила Эрин водой.

— Что случилось? — слава богу, Чарли и Вильгельм не пострадали.

— Она… она вышла в зал и начала стрелять куда придётся… пока не кончились патроны, — Чарли дрожащей рукой указала на неподвижно лежащий труп.

У мужчины была прострелена голова. Ещё двое, похоже, были ранены.

— Ну, всё, всё, успокойся, — Вильгельм нежно обнял её, поглаживая напряжённо вздрагивающие плечи.

— Я должна их перевязать, — Чарли торопливо отёрла слёзы и повернулась ко мне. — Принеси из машины аптечку.

***

Возвращались все подавленные. В машине царило напряжённое молчание.

— Я не понимаю, почему она сделала это, — пробормотала Чарли. — Ведь мы же даём им работу. Насколько я знаю, в госпитале этих девушек никто не притесняет.

— А вы бы смирились, если бы кто-то пришёл на вашу землю и начал наводить там свои порядки? — резко спросила Эрин.

Я промолчал. Сам же когда-то говорил парням, что русские быстро научатся от нас жестокости.

— И тем не менее им придётся смириться, — жёстко отрезал Вильгельм. — Если бы не их партизаны, которые исподтишка устраивают диверсии и поддерживают в остальных напрасную веру в победу, мы бы уже загнали в угол этих коммунистов.

— У этой женщины скорее всего война отняла семью, терять ей нечего, — уже спокойнее сказала Рени.

— Тебе её жаль, да? — обернулся Вильгельм. — А почему ты не жалеешь тех, кто погиб сегодня? У них тоже были семьи. Это означает, что я сейчас могу приехать в село и расстрелять пару десятков русских, чтобы за них отомстить?

— Ну всё, хватит, — я успокаивающе сжал руку Эрин, зная, что она сейчас может сгоряча наговорить такого, о чём потом пожалеет.

Так хорошо начавшийся вечер был безнадёжно испорчен.

— Вот чем ты думаешь, когда начинаешь спорить с Вильгельмом? — я задержался на крыльце, доставая сигареты.

— Но ты ведь понимаешь, что я права, — она пристально посмотрела мне в глаза. — Как вы можете всерьёз считать, что русские обязаны покорно сдаться?

— Это война, — я в сердцах отбросил пустой коробок спичек. — И как бы я к ней ни относился, я всё равно буду предан своей стране.

Эрин молча смотрела на меня, и почему-то от её взгляда становилось не по себе.

— Что-то слишком часто ты проявляешь лояльность к русским, — я знал, что сейчас возможно говорю лишнее, но слишком переволновался, а тут ещё она снова забывает об осторожности и говорит всё, что думает. — На чьей ты стороне, Эрин?

— Ты сам видел, как меня принимают на той стороне, — с горькой насмешкой ответила она. — Но я не могу равнодушно смотреть на то, что мы делаем с ними. Ты видно уже забыл, как легко тот ублюдок стрелял в затылок десятилетней девочке или как солдаты Штейнбреннера развлекались в Ершово…

— Не забыл! — я последовал за ней в дом.

Деревянные балки и беленые стены лишний раз напомнили, что мы затеряны чёрт знает где, и как бы ни старались отгородиться от неприглядной действительности, война продолжается. На какой-то миг наше счастье показалось мне временным, украденным.

— Но в первую очередь я думаю о тебе. Однажды я не смогу помочь, если ты снова влипнешь куда-то по неосторожности, — я вспомнил, как она застрелила того полицая.

— Ты предлагаешь мне сделать как Вильгельм и остальные? Не думать ни о чём, закрыть глаза, заткнуть уши? — Рени медленно подошла ближе, заглядывая в глаза. — Ты и сам готов так делать?

— Ты прекрасно знаешь, что нет, — не обязательно же становиться кровожадным чудовищем, но тяжело сочувствовать таким, как эта девица, что застрелила сегодня двоих человек. — Но раз уж ты осталась, постарайся так явно не выражать своё мнение по поводу войны.

— Хорошо, — она смотрела на меня нечитаемым взглядом.

Я чувствовал, что не смогу сейчас уснуть, да и всякое романтическое настроение тоже пропало напрочь. Вильгельм недавно отдал мне бутылку неплохого коньяка, осталось только вспомнить, куда я её дел.

— Ложись спать, я немного ещё посижу во дворе.

Я просидел на крыльце чуть ли не до рассвета. Злился я больше на себя, ведь ещё полгода назад я так же как и Рени верил, что путём насилия ничего решать нельзя. Теперь же я просто хочу, чтобы всё это быстрее закончилось и мы могли вернуться к прежней жизни. Возможно, это было опрометчивое решение — оставить Рени на фронте. Какой бы сильной она ни была, рано или поздно любой сломается, ежедневно сталкиваясь с жесткостью и понимая, что по-другому нельзя. Я уже понимаю, что отправил бы на расстрел любого русского, если бы это угрожало её жизни.

Всё-таки я был слишком резок с ней. Можно сказать, почти обвинил в том, что она из-за своего происхождения втайне поддерживает русских, хотя прекрасно знаю, что дело не в этом. Опыта, как мириться с девушкой, у меня не было, поэтому я могу лишь надеяться, что она меня простит. Рени конечно давно уже спала. Поколебавшись, я опустился рядом, чувствуя, как скрипят пружины старой кровати. Не удержавшись, провёл ладонью по её плечу, спине, медленно убирая рассыпавшиеся волосы, обнажая её шею.

— Рени, — виновато выдыхаю в затылок и осторожно целую её за ушком. — Прости… я не хотел… вот так…

Хочется шептать ей на ухо какие-то глупости, чтобы простила, откликнулась, обернулась, но на ум ничего не идёт. Её запах пьянит, мысли в голове расплываются. Хочется прикасаться к ней бесконечно, целовать её всю. Снова чувствую себя эгоистом, но мне так нужно забыть обо всём, хотя